Иоанн Кронштадтский - [108]

.

Иоанн Кронштадтский никогда не был близок к церковным верхам и в силу этого не мог повлиять каким-либо образом на общецерковную позицию по вопросам вероисповедных реформ в сложный период начавшейся революции. Он мог лишь реагировать на свершившиеся правительственные и Святейшего синода решения. Его собственные взгляды на систему государственно-церковных отношений, место и положение православной церкви в обществе фактически были идентичны взглядам Победоносцева и консервативной части православного епископата.

Немного оправившись после болезни и ознакомившись с правительственными актами, Иоанн резко их осудил. «А что такое свобода в вере, — рассуждал он, — которая допущена даже правительством? Свобода исповедовать веру, какую кто хочет; при этом даже православным не возбраняется оставлять свою веру и идти хоть бы в магометанство и идолопоклонство; свобода в вере по-нынешнему допускает хулить всячески — кто только захочет — и свою веру православную, потому что исповедники других вер уважают и хвалят свою веру или иноверие. Писатели неблагонамеренные, по крещению православные, действительно свободно, без зазрения совести дурно отзываются о православной вере и о ее Церкви, о пастырстве ее. В особенности в хулении православной веры превзошел всех граф Лев Толстой, совершенный отступник от Бога, поклонник своего «я» и слепого разума человеческого… Это ли свобода, чтобы вконец убить веру и надежду народа?»

Осуждение данных правительством вероисповедных свобод было в крови Иоанна. Припомним, что еще в 1901 году он весьма зло и безапелляционно набросился на предводителя дворянства Орловской губернии М. А. Стаховича, «посмевшего» публично на съезде духовенства выступить в защиту свободы совести и о желательности установления свободы перехода для подданных из одного вероисповедания в другое. «В наше лукавое время появились хулители Святой церкви, как граф Толстой и в недавние дни некто Стахович, которые дерзнули явно поносить учение нашей св<ятой> веры и Церкви. Что же это? Отречение от христианства, возвращение к язычеству, к одичанию, к совершенному растлению нашей природы? Вот куда ведут наши самозваные проповедники».

В условиях набирающей обороты революционной волны в начале октября 1905 года под председательством Николая II в Петергофе открылись заседания комиссии из высших сановников для разработки программы мер по «усмирению революции» и выходу из общественного кризиса. Единства не было: кто-то предлагал введение конституции и создание совещательного органа, кто-то — взятие на себя императором диктаторских полномочий.

9 октября к императору был вызван председатель Комитета министров Витте, только что с триумфом возвратившийся из Америки после заключения Портсмутского мира с Японией. Ему было предложено подготовить проект некоего «успокоительного» документа в виде манифеста. Витте выполнил указание императора, но тот посчитал чрезмерными зафиксированные в нем обещания прав и свобод. И сам Николай, и по его просьбе министр Императорского двора граф В. Б. Фредерикс, и начальник канцелярии Императорского двора А. А. Мосолов пытались повлиять на Витте и заставить его смягчить проект. Тот оставался непреклонным, заявляя: «Либо государь мне доверяет и тогда подпишет мой проект Манифеста, как я его представлял, либо не доверяет, тогда пусть поручит это дело Будбергу, Горемыкину или кому другому, кого сочтет достойным»[230].

Понять Николая II нетрудно, если обратиться к той характеристике, которую давал состоянию тогдашнего российского общества Витте: «Можно без всякого преувеличения сказать, что вся Россия пришла в смуту, и что общий лозунг заключался в крике души: «так дальше жить нельзя», другими словами, с существующим режимом нужно покончить. А для того, чтобы с ним покончить, явились борцы действия и мысли во всех без исключения классах населения, и не единичные, а исчисляемые многими тысячами. Большинство же, не двигаясь, совершенно сочувствовало действующим… Вся Россия была недовольна существующим положением вещей, т. е. правительством и действующим режимом. Все более или менее сознательно, а кто и не сознательно, требовали перемены, встряски, искупления всех тех грехов, которые привели к безумнейшей, позорнейшей войне, ослабившей Россию на десятки лет. Никто и нигде искренно не высказывался в защиту или оправдание правительства и существующего режима»[231].

Коллапс, о котором Витте предупреждал, становился реальностью. 17 октября забастовали железнодорожники и тем самым парализовали всю страну. В крупных городах прекратили работу фабрики, заводы, транспорт, электростанции, почта, телеграф, учреждения, магазины, учебные заведения. Число бастующих достигало двух миллионов человек. Повсеместно проходили массовые митинги и демонстрации, которые в Прибалтике, на Украине, в Поволжье, Закавказье переросли в вооруженные столкновения с полицией и войсками. Бастовали Польша, Финляндия. Среди лозунгов восставших: «Долой царское правительство!», «Да здравствует демократическая республика!», «Свободу слова, печати, собраний, 8-часовой рабочий день!». Всё свидетельствовало о возможности перерастания забастовки в общее вооруженное восстание, тогда как армия колебалась, а в распоряжении правительства было недостаточно надежных войск для подавления революции.