Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность - [5]

Будущее не предвещало ничего хорошего, если бы не некоторые неожиданные обстоятельства, совершенно изменившие ход событий.

Глава II. Перемена в Иоанне. Сильвестр и Адашев. Счастливые 13 лет царствования Иоанна IV

Для исправления Иоаннова, пишет Карамзин, надлежало сгореть Москве. Москва действительно сгорела, но Иоанн, как мы увидим ниже, не исправился. Зато с ним случилось нечто другое, еще более странное.

12 апреля 1547 года начался знаменитый московский пожар. То приостанавливаясь, то возрождаясь с еще большей силой, он длился более двух месяцев. Особенно памятен день 24 июня. Огонь лился рекою, и скоро вспыхнули Кремль, Китай-город, Большой посад. Вся Москва представляла зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезали, каменные распадались, железо рдело, как в горниле. Рев бури, треск огня и вопль людей от времени до времени были заглушаемы взрывами пороха, хранившегося в Кремле и других частях города. От удушья дымом едва не погиб митрополит, молившийся в храме Успения. Бедствие было настолько велико, что смиренный летописец восклицает: “Счастлив, кто, умиляясь душою, мог плакать и смотреть на небо!” Больше помощи ждать неоткуда. Царь с вельможами удалился в село Воробьево как бы для того, чтобы не видеть и не слышать народного отчаяния. Он велел немедленно возобновить Кремлевский дворец; богатые также строились; о бедных не думали. Это вызвало злобу исстрадавшегося народа, “почерпавшего силу отчаяния и ненависти при взгляде на обугленные развалины домов”. Враги Глинских, воспользовавшись этим, составили заговор, а ожесточенный народ охотно сделался их орудием.

Была распущена басня о том, что княгиня Анна Глинская “вынимала сердца из мертвых, клала их в воду и кропила все улицы Москвы”. Это и толковалось как причина пожара, умные люди, не верившие в басню, молчали: ненависть к Глинским была настолько велика и всеобща, что в их защиту не нашлось ни одного голоса в эту критическую минуту. Глинский, дядя царя, был убит в церкви, народ искал других жертв, а царь, малодушный и испуганный, сидел в Воробьевском дворце, не зная, что делать.

В это ужасное время, рассказывает Курбский, держась психологической, а не исторической истины, явился во дворец какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей, родом из Новгорода, приблизился к Иоанну с поднятым угрожающим перстом и возвестил ему, что суд Божий гремит над головою царя, легкомысленного и злострастного. “И аки бы явления от Бога поведающе ему, не выйдите истинные или токмо ужасновения передающе ради буйства, но и детских неистовых нравов умыслил было себе сие, яко многожде и отцы повелевают слугам детей ужасати мечтательными страхами”. Мы знаем теперь, что первое появление Сильвестра относится не к 1547, а к 1541 году, но все же психологическая правда соблюдена в рассказе Курбского. В знаменательный и страшный день, когда “не было правительства”, а царь, растерявшись, не знал, что предпринять, – Сильвестр мог принять на себя роль древнего пророка, посланца Божия, и ужаснуть царя, истолковавши, что пожар московский – наказание за его грехи и распутство. Как бы то ни было, на целых 6 – 7 лет Сильвестру удалось овладеть умом и воображением Иоанна, действуя на него страхом. В отношении к Иоанну он был магнетизером, – гипнотизером, сказали бы мы. Ему удалось внушить царю ту мысль, что один он слаб и беспомощен и что, лишь слушая благие советы, может он рассчитывать на долголетнее и беспечное царствование. Действовал ли Сильвестр сам от себя или, как выражается господин Михайловский, он был лишь точкой приложения коллективной силы – силы “избранной рады” – мы не знаем. Но это безразлично: во всей определенности выступает перед нами тот лишь факт, что Иоанн действительно подчинился Сильвестру и что страх, мистический даже страх, внушаемый царю, играл тут большую, быть может, даже первенствующую роль...

Эпизод удивительный!.. чудо, как выражается Карамзин, и что другое он мог сказать в 20-х годах? Едва ли и современная психология возьмется разъяснить это “чудо” во всех его подробностях, но самый факт возможности подчинения слабовольного человеку сильному волей и убеждением она согласится признать как естественный и часто повторяющийся. Главное, заметим, что Иоанн растерялся, утерял советников своих Глинских, и почва для новой ферулы была расчищена. А ферула была нужна ему, и он охотно подчинялся ей, пока не замечал. Позволю себе по этому поводу небольшое отступление в область психологии: “Слабая воля инстинктивно ищет руководительства, боясь ответственности за поступки свои и тяготясь этой ответственностью. Она соглашается подчиняться другой, более сильной, и вместе с тем постоянно протестует против этого подчинения. Тщеславие и претензия на полную самостоятельность являются неотъемлемыми признаками слабоволия, оттого-то всегда им легче управлять физиологически, чем психологически, т. е. путем внушения, но не убеждения. Нужен, словом, элемент непонятного для объекта влияния; иначе тщеславие немедленно возмутится и, как чувство наиболее близкое к рефлексу, проявится в какой-нибудь резкой вспышке, тем более резкой, чем сильнее была предшествующая кабала. Мы знаем, что загипнотизированный субъект всегда