Иные песни - [52]

Тем временем, приближался эгипетский Новый Год, не забытый в народных ритуалах и древних культах, несмотря на более чем тысячелетнее владычество римского календаря. Астрологи из Мемфиса предсказывали начало разлива Нила на третью неделю Юниуса. День рождения Изиды выпал на девятое Юниуса. Это был день начала новой жизни, новой любви, день чудесных излечений и неожиданных оплодотворений. На рассвете в меноутийском святилище Изиды воскреснет Озирис, в полдень на Рынке Мира произойдет ежегодная Свадьба Гипатии, в два часа дня в окне своей башни в Меноуте покажется Навуходоносор Золотой, вечером жрецы и жрицы Изиды будут драться на улицах с жрецами и жрицами Манат, а на самом закате на Нил, на каналы, озера и приливы выплывут десятки тысяч «колыбелей Озириса» — узких лодочек с подвешенными на носу зелеными фонариками.

Пан Бербелек проснулся довольно поздно; дворец Лотте уже был переполнен отзвуками беготни, слишком уж энергичной для такого дня, когда Лаэтития не устраивала никаких приемов. В воздухе висел запах мирры и фула. Под окнами спальни Иеронима кто-то пел. Пан Бербелек выглянул наружу. Нубийская невольница, кормившая гампартов, напевала под нос утреннюю молитву Богине Трона, слова, значение которых было давным-давно забыто: Нехес, нехес, нехес эм хотеп, нехес эн неферу, небет хотепет! Вебен эм хотеп, вебем эм неферу, нутъерт ам Анкх, нефер эм Пет! Пет эм хотеп, та эм хотеп, нутъерт сам Нут, сат Геб, мерит Аузер, нутъерт аша-рену! Анетй храк, анетй храк, туа ату, туа ату, туа ату, небет асет! — Пан Бербелек щурил глаза в утреннем солнце. Он видел доулосов, расставлявших горшочки с цветами амаранта и лилий, доулосов, несущих в сторону озера украшенные эротическими рисунками узкие лодки из ликота, видел двух слуг, целовавшихся в тени хевои — и внезапно, совершенно четко увидал абсолютно надежный план убийства эстле Шулимы Амитасе.

Сегодня же ночью.

До этого времени он не хотел показываться ей на глаза. Через Порте он расспросил про обычаи дома Лотте: во сколько лодки начинают отходить от берега, нужно ли арендовать собственную, договариваются ли парочки о каких-то знаках или же уговор касается места и времени. В соответствии с традициями Александрийской Эры, встречи должны были происходить совершенно случайно, но, естественно, такими они не были; пары договаривались заранее, темнота же и ритуал позволяли проявить смелость, о которой просто невозможно было бы подумать в любой иной форме.

Порте договорился про лодку с нарисованными на носу фиолетовыми ибисами. Пан Бербелек написал коротенькое письмецо Шулиме: Ежели Изида позволит, с течением воды — шагающие ибисы, притаившийся крокодил. В трепете —. И.Б. Порте отнес записку.

Пан Бербелек ждал. Прошло полчаса, час, два. Опоздал, подумал он, ведь не могла же она меня ожидать, явно уже обменялась знаками с кем-то другим; нужно было все планировать раньше. И бросил миской об стену. Та громко зазвенела. Прибежал изумленный Порте. Пан Бербелек и сам был изумлен: это было первое проявление его откровенной ярости, начиная с… с… — он уже и сам не помнил, с какого времени.

За час перед Коленопреклонением Солнца Зуэя принесла ответ: Когда увидишь празднование кентавров и дриаду, склонившуюся над охотником, знай, что богиня была к тебе благосклонна. И не обращай внимание на течение воды. А.

Воды Мареотийского Озера катились в переморфированном восточном его ответвлении столь лениво, что не было и речи о том, чтобы преодолевать какое-либо течение. Когда пан Бербелек появился на дворцовой пристани, темная поверхность озера уже была покрыта обширным скоплением зеленых звезд — в блеске ближайших из них, на расстоянии шестидесяти-восьмидесяти пусов от берега, можно было увидеть очертания лодок на его поверхности, благородные профили высоких носов; а дальше — только тени среди теней, медленное движение в желто-зеленой ауре. Огни Александрии окружали темные воды мерцающей диадемой: светящиеся квадраты окон, фонари, факела, костры — все они сливались в засветке метрополии. Днем прошел дождик, но сейчас небо было безоблачным, мириады звезд отражались в воде. Взошел молоденький месяц, чтобы затем уйти с мрачной физиономией. Время от времени, над городом взрывались цветки серпийских огней, над озером прокатывалась волна смеха и окриков. Но, если не считать этого, царила тишина, изредка прерываемая одиноким призывом или сдавленным хихиканием. Несколькими минутами ранее по мосту Белеута промаршировал аскалонский оркестр, во главе которого шли амиданские трубачи; эхо веселой музыки еще кружило над темной водой.

Пан Бербелек уселся в колыбель Озириса и оттолкнулся веслом от помоста. Большая часть лодок (все из дворца) была оборудована двумя ликоторвыми псевдо-мачтами: тонкие шесты, соединенные над головой пассажира третьим, горизонтальным. Если не было слишком сильного ветра, над этой поперечиной перебрасывали легкую ткань, которую крепили к бортам по обеим сторонам — при этом получалось нечто вроде шатра или балдахина. Пан Бербелек тщательно спрятал шелковую ткань в ящичек на корме; под ней он уложил черную кируффу, идентичную той, что была на нем. Сама же кируффа, застегнутая под самую шею, с натянутым на голову обширным капюшоном, была единственной его одеждой. Суть заключалась в том, чтобы как можно скорее переодеться и избавиться от окровавленного одеяния.