Инвалид детства - [38]

          Как-то раз вместе с букетом он принес ей и белый конверт с витиеватыми стихами собственного сочинения, в которых повергал к ее ногам свое безрассудное, истаявшее в пламенном огне сердце.

          — Очень мило и поэтично, — одобрительно сказала она. — Правда, рифма хромает. А что касается меня, — она пожала плечами, — я не могу любить человека, который пишет «прекрасная» через букву «т».

          Нет, — сказала она, — я не знаю никакого гипнотизера!

          — А меня — гипнотизер! — горестно воскликнул он поднимая очи горе, и возопил: — Господи, накажи, накажи гипнотизера!

          Наконец, на амвоне появился старец. Медленно раскрывая большие книги в тяжелых переплетах, он долго крестился, покашливал. На его руке висело длинное вафельное полотенце. Следом за ним из алтаря вышел Таврион, которому бесноватые стали тут же передавать какие-то длинные списки.

          Не дожидаясь тишины, старец начал медленно и внятно читать молитвы.

          Ирина была немного разочарована. Она ожидала увидеть более эффектное зрелище — ей мерещился величавый Калиостро, который бы вытягивал властные руки над этой жалкой трепещущей толпой, повелевая бесам голосом, не терпящим возражений: «Изыдите!» — и щелкал бы длинным бичом. Глаза бы его метали молнии, длинные черные волосы бы развевались. Он был бы весь, как Божия гроза! Он гордо бы раздувал тонкие ноздри и осенял бы пространство золотым крестом. А потом подошел бы к Ирине и сказал бы с благородным поклоном: «Благодарю вас! Вы мне очень помогли сегодня тем, что находились рядом!»

          Старец же смотрелся весьма буднично, переходя от одной книги к другой, и, как только он замолкал, русобородый Таврион начинал шелестеть бумажками, глуховатым голосом читая нараспев бесконечные имена: «Параскевы, Людмилы, Прохора, Сергия, Таисии, Матрены, Симеона, Константина, Андрея, Агнии, Марфы, Игоря, Домны, Алексия, Анатолия...»

          Бесноватые стояли, переминаясь с ноги на ногу, разве что Ваня Иго-го как-то особенно разнервничался — он орал все громче, все тоскливей, пока не испустил тот изощренный лошадиный вопль, который так поразил Иринино существо накануне; да еще юноша с пуговицей на нитке все чаще и чаще взмахивал руками, все восторженнее выкрикивал свое «о!», пока наконец нитка не соскочила с его пальцев, и тогда он яростно погрозил старцу большим кулаком.

          — А ну и что! — выкрикнула, бесстыдно выставляя вперед ногу, женщина с тихим и изможденным лицом, черты которого вдруг исказились, и в них проглянуло что-то лютое, решительное и бездонное.

          — Искусство, искусство, — кивал, как бы с кем-то соглашаясь, тот, — в продранной на рукаве телогрейке, не переставая кланяться и креститься.

          Баба с как бы привязанной к голове подушкой упала на пол и покатилась по нему, колошматя ногами и разгоняя бесновавшихся своим тучным, бьющимся в судорогах телом.

          — Параскева! Зачем сюда притопала? Я тебе говорил — не ходи туда, не ходи! — зычным мужским голосом заорала вдруг ее давешняя собеседница, не желавшая исцеляться до конца.

          Ирине пришло в голову, что если она присутствует при сеансе массового психоза, то и сама может волей-неволей поддаться его психологическому воздействию и даже наговорить чего не следует. Поэтому она решила взмыть над этим, как она выразилась про себя, «безусловно очень интересным жизненным материалом» на коне теории, которая бы позволила ей отстраненно и беспристрастно следить за происходящим.

          «Очевидно, — подумала она, — объяснения этому можно отыскать у Фрейда. Тут, конечно, все дело в нарушении каких-то функций, тормозящих подсознание...»

          — Представляешь, а она мне вдруг заявляет: «Это Ирина-то красивая женщина? Ну, — говорит, — если б меня повозить по Европам со всякими там курортами и приемами да еще нацепить все эти шикарные шмотки — я бы тоже, милая моя, за такие деньги поневоле сделалась бы красавицей».

          Озиравшаяся миловидная девушка вдруг вытянула голову вперед и затряслась в беззвучном смехе.

          — А я тебе говорила, что пойду, я предупреждала — не мучай меня, а то старцу пожалуюсь, — вдруг строго и рассудительно произнесла Параскева тем нормальным женским голосом, которым она рассказывала свою историю.

          «Да, — подумала Ирина, — конечно, это подсознание, которое выползает наружу. Человек расслабляется, теряет над собой контроль, а инстинкты, выходя на поверхность, вызывают у него состояние аффекта и давят на словесные рычаги. Обыкновенное психопатическое явление. Все довольно просто».

          — А я говорю: «Да Ирина просто мученица» — а он мне на это такое понес, такое — уж не знаю. Ирина, чем ты ему так досадила. Говорит: «Все были шокированы ее поведением, просто возмущены... Да она направо и налево... Да ты только пойди на кладбище — он столько лет как умер, а памятника все нет, могила осела, одни сгнившие венки».

          Большая толстая баба, державшаяся за оградку амвона, вдруг встала на карачки и захрюкала.

          Высокий мужчина с начальственным затылком громко зашаркал по полу ногами, как бы исполняя неизвестный танец.