Инвалид детства - [32]

          — Да, — еле слышно промолвил старец, участливо глядя ей в глаза, — вот как получается в мире: каждый выносит то сокровище, которое впору его сердцу.

          — Вы прекрасно танцуете, — говорил седой вальяжный американец, держа Ирину за талию. — Вы где-то учились или это природное дарование?

          Кажется, это было на маленькой вечеринке в загородном доме, которой закончился роскошный голливудский прием.

          — Все гораздо проще, — отвечала она грациозно. — В каком-то прошлом перерожденье я была маленькой итальянской танцовщицей.

          — А кстати, — обратилась она к Калиостро, — когда я бывала в Лондоне или Париже, я имела знакомства со многими обломками русских дворянских родов. Может быть, я даже знаю кого-то из ваших родственников? Как ваша фамилия?

          — Моя фамилия, — хмыкнул он, — совсем не соответствует моей сути.

          — Не скромничайте, — ободрила его Ирина, — у вас вполне аристократические манеры! А Лиля Юрьевна, — Ирина глубоко вздохнула, — конечно, не могла примириться со своей мумифицированной оболочкой. И она в конце концов кинула перчатку судьбе, которая обошлась с ней так жестоко, промурыжив ее столько времени на этом свете уже безо всякого толка, и — отравилась!

          — Да, — произнес Калиостро с глубоким вздохом, — ваше житейское море было весьма бурным!

          — А как вам понравилась наша Пустынька? — спросил ее старец.

          — О, — ответила она, — у вас очень мило. Но позвольте мне высказать и кое-какие критические замечания на этот счет. Знаете — я такой человек — совсем не умею лукавить!

          — Да-да, пожалуйста, — улыбнулся старец.

          — Меня коробят все те косные и однобокие условности, за которые так держится церковь, и мне кажется, она так непопулярна сейчас именно из-за этого. Современный развитый ум не может принять ее пережитки, суеверия, догмы, на которые тут же натыкается его скепсис. И потом вся эта атмосфера, созданная специально, чтобы уверить цивилизованное сознание в тленности и ничтожности всего земного, веет какой-то безнадежностью и унынием. Католики меня как-то больше устраивают в этом смысле: у них все как-то более парадно и в то же время строго, никаких излишеств — прекрасный орган, располагающий к созерцанию, к наплыву чувств и воспоминаний, к игре фантазии: скромные маленькие сиденьица с узенькими столиками, словно приглашающие к медитации, к полету мысли; интеллигентная респектабельная публика, в самих движениях которой есть что-то деликатно-интимное, какое-то глубоко личное отношение к Богу; все молитвенно и благоговейно складывают у груди ладони — все просто, но все функционально: суровое распятие на стене, маленькая кабинка для исповеди, небольшой барьерчик, отделяющий алтарь от остальной части храма. О, вы не думайте, — испугалась она вдруг, — мне и у вас очень понравилось — и все эти нарядные декоративные костюмы, и это удивительное ритуальное передвижение по храму с кадилом и со свечами. Все это очень хорошо и пластично! Но — увы! — совсем не понятно, что вы говорите и читаете в церкви во время своих богослужений. Я сегодня простояла почти час, а вчера и того больше, а так ничего и не поняла, кроме отдельных слов.

          Молодой монашек как-то странно заерзал на стуле, Лёнюшка совсем так же, как вчера, вытаращил на нее глаза, но остальные слушали ее внимательно и безо всяких возражений.

          — Может быть, — повернулась она к Калиостро, апеллируя к нему как к ученому богослову, — стоило бы решиться на кое-какие реформы в этой области: на Западе ведь уже давно признали необходимость Реформации, — она значительно посмотрела ему в глаза и вдруг поняла, что ее занесло в такие дебри такой завиральности, из которых давно пора выбираться и отступать восвояси. Однако она уже летела с крутой горы, у нее захватывало дух от собственных непредсказуемых пируэтов, и она была уже не в силах остановиться. Сладость полета увлекала ее все дальше. — Для этого можно пригласить известных поэтов, владеющих магией слова, — Андрюшу Вознесенского, например, или Женю Евтушенко, — я с ними хорошо знакома, это очень широкие люди, симпатизирующие религии. Они могли бы переложить ваши тексты на свой лад — современно, талантливо, метафорично! — она сделала попытку затормозить, но не удержалась и понеслась, отдаваясь собственному напору. — А может быть, было бы не лишним позвать известных драматургов, знакомых со спецификой зрелищной культуры, — Мишу Рощина, например...

          — Бог сотворил человека, — говорил старый Александр, раскуривая утреннюю трубку, — и пустил его как актера на сцену своего мира, предоставляя ему, по собственному усмотрению, обыграть все детали отпущенного реквизита.

          Ирина сидела перед ним в белом утреннем платье, с накинутым на плечи легким «матинэ», теребя забравшуюся на веранду ветку сирени, которая покачивалась над ее плечом.

          — Мало того, — продолжал Александр, — Он как великий драматург дал человеку драгоценное право импровизации, соглашаясь в случае гениальной игры исправить написанный заранее текст и кое-где изменить ремарки, принимая тем самым его в соавторы.