Инвалид детства - [24]

          — Пелагея! — вдруг скомандовал Леонид. — Чаю! А то у вас здесь рыбка, а рыбка водичку любит.

          — Тихоновна, а ты? Пожалуй-ка к столу! — обратилась Пелагея к хозяйке, которая сидела все в той же позе, что и днем, и уже сделалась как бы частью мебели.

          — Не хучу! — отозвалась та.

          — Так ведь весь день ничего не ела!

          — Не хучу!

          — Мне бы хотелось на всякий случай дать тебе некоторые наставления относительно моей смерти, — Ирина жестко посмотрела в глаза Одному Приятелю, то и дело вертя на пальце большое, но изящное кольцо с мутным голубым камнем.

          — Вот как? — усмехнулся он. — Это что-то новое. Этот сюжет мы пока еще не проходили.

          — И тем не менее, — продолжала она сухо. — Вот в этом шкафу на верхней полке стоит изваяние моей головы.

          — Что-о? — Один Приятель вдруг расхохотался. — Ты хочешь подарить ее мне на память? Чтобы я никогда не забывал, что держал в своих объятиях самую фантастическую женщину, посланницу иных миров, место которой — ну разве что в музее восковых фигур!

          — Я не нуждаюсь в твоих плоских дифирамбах, — она подошла к шкафу и действительно достала оттуда выточенную в натуральную величину мраморную голову на длинной шее, с беспорядочно струящимися вдоль нее змеевидными волосами.

          — Вот, — произнесла она, — пусть это будет мое надгробие. Не надо мне никаких плит, надписей, эпитафий, бумажных венков — всей этой мишуры. Пусть все будет просто — только это лицо на длинной шее, обращенное к солнцу и подставленное всем ветрам!

          — Да, — одобрительно кивнул он, — настоящая Пифия! Только, что ты собралась делать? Уж не собираешься ли ты улизнуть из этого мира каким-нибудь изящным суицидным путем, как этакая проштрафившаяся Клеопатра?

          — Мне никогда не был понятен юмор подобного качества, — поморщилась она. — Всякое может случиться! — Она значительно посмотрела на него. — Меня могут арестовать, даже убить...

          — Ты что — прищучила какую-нибудь мафию или, напротив, подвергла остракизму представителей гражданской власти?

          Она откинула волосы с лица:

          — Твои остроты, как всегда, неуместны. Ты же сам говорил, что у всех этих попов под рясой погоны. Я могу сорваться, наговорить лишнего, ну ты меня знаешь!

          — А вот я читаю современные книги и все думаю — почему это теперешняя литература такая бездуховная? — как бы между прочим начал монашек. — Сплошной материализм! А люди! Люди!

          — А что люди? — удивилась Ирина.

          — Да живут так, словно над ними никакого Промысла Божьего. Вот у меня на приходе есть аквариум с рыбками — так там каждая рыбка про себя знает, что она — тварь Господня. — Он спохватился, почувствовав, что уходит в сторону. — А вот в литературе...

          — Да, — живо подхватила разговор Ирина, — мой муж говорил, что для литературы необходима личность, а личность во времена утилитаризма выдыхается. Вы только пройдите по улицам, загляните в эти унылые лица...

          — А почему это так? — тонко улыбаясь, подхватил Анатолий. — Вы можете назвать причину?

          — Безусловно! Люди перестали быть способными делать жесты, совершать поступки, — я имею в виду поступки с заглавной буквы. Вы знаете, был такой художник Ван Гог, так он, когда ему все осточертело, отсек себе ухо ножом и швырнул его миру. — Она проиллюстрировала это выразительным движением руки. — И в мире прибавилась еще одна краска!

          — Господи помилуй! — перекрестился Лёнюшка, озираясь.

          Молодой монашек тоже, кажется, был поражен.

          — Это был настоящий художник! — продолжала она. — А настоящий художник всегда рискует, всегда против ветра, всегда — вопреки. Он раскурочивает условности, разбивает каноны, опрокидывает штампы, все выворачивает наизнанку. Для него не существует закона толпы. Он может нарисовать человеку квадратную голову, посадить на ней оранжевые кусты и деревья, очертить глаза в форме замочных скважин, треугольников, звезд, лун, серебряных монет, золотых рыбок, кошачьих голов: вместо рта — прицепить цветок, жабу, черную дыру, кляксу; выпустить из его носа змей и ящериц, огонь и дым, и все это — будет правда! Он — как бы вам это объяснить? — прораб духа!

          Ленюшка снова испуганно перекрестился.

          — А почему раньше литература была духовная? — не отступался Анатолий, сглатывая от волнения слюну.

          — Скажите, а почему у вас такой странный выговор? Это что — диалект какой-то? — поинтересовалась Ирина.

          — Чего?

          — Откуда вы родом?

          — Да с-под Ростова. В прошлом веке литература была духовная потому...

          — А из какого сословия? Из какой среды? Кем были ваши родители?

          — Мать — кладовщица на станции, папка пил, а сам я был — шпана подзаборная. Литература была духовная, потому что, — почти в отчаянье прокричал он, — писатели веровали в Христа!

          — О, я всегда уважала Христа как умного талантливого человека. Он был, безусловно, выдающейся личностью. К сожалению, Его учение было сильно искажено и вульгаризировано. Впрочем, такова участь любой философской мысли.