Интимный портрет дождя, или Личная жизнь писательницы - [6]

Катастрофами пронизаны и судьбы потомков, оказавшихся в другой эпохе. Смерть моей мамы все перевернула, чуть с ума не свела отца. Вскоре в наш дом втерлась КАТАСТРОФИЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА, приехавшая в Москву по лимиту и специализирующаяся на торговле овощами. Это была женщина с размахом. Она лихо спровадила из дома меня, из жизни — отца, и сделалась единоличной владелицей нашей квартиры, имущества, книг и рукописей родителей, военных наград папы, и всего нашего семейного архива. Она взяла нашу фамилию и внешние атрибуты нашего стиля жизни. Она тут же приняла обличье и манеру общения интеллигентной дамы. Эта женщина обладала актерским талантом.

А может, родители сами накликали беду? Ведь нет дыма без огня. В детстве мне все время чудилось что-то не то в отношениях между папой и мамой. Какой-то надрыв, затаенная беда. Мне становилось страшно. Иногда казалось, что вот-вот случится что-то не то у нас дома, не то в городе или во всех городах сразу, во всей стране... Очень ужасное что-то. Не атомная война, которой нас пугают в школе, а еще хуже. По ночам мне снились фашистские лагеря, расстрелы, звездные войны и отечественные бандиты с жуткими харями...

А отношения между родителями действительно были непростыми, несмотря на внешнее благополучие. В результате мама тяжело заболела — рак. Длительная болезнь, две операции, мучительное лечение, закончившееся летальным исходом — все это вконец измотало нашу семью...

Семью, которую я ненавидела и постаралась при первой же возможности покинуть. Не сразу после маминой смерти, а потом, когда возникла та самая Галя (Глира Мухаммедовна) … (Вот тут я вру. Кто же по доброй воле бросает родной угол и уходит в никуда, волоча свою измученную душу? Все было не так. Меня просто вырвали с корнем. А я сделала вид, что ушла сама… Но ведь я обещала не писать о плохом.)

II. Трехпалый трон

Трехпалый. Три пальца. Три паденья. Три желанья. Трон. Нужно тронуть и загадать первое желанье. И тогда корявая сосна станет троном лесного царя, который исполнит парочку твоих других желаний, самых заветных, конечно, вроде мечты о говорящей кукле или о большом шоколадном зайце с жидкой сладкой начинкой…

Я сидела в основании трех сросшихся сосен и, запрокинув голову, смотрела, как три ствола – будто три пальца – тонут в небе, словно в варенье из ежевики. Сроду не ела варенья из загадочной ежевики, в глаза не видала такой вкуснятины, девчонки рассказывали, вот бы попробовать, моя мечта...

Надо трижды упасть с трехпалого трона и загадать второе желание, так придумал папа, и, конечно же, я загадаю про ежевичное варенье, наверно, оно синенькое такое, вроде неба, и его лопают Боги на Олимпе...

По вечерам мы по очереди читали вслух мифы древней Греции, про этих самых Богов, вот житуха была, не то что сейчас. Они все амброзией питались, это, наверно, и есть ежевичное варенье...

— Оля опять заснула на дереве. Эй, слезай, мы уже в папоротниках ищем маморотники и сейчас совсем уйдем! — кричит братик Игорек.

«В папоротниках — рыжики с зелеными и оранжевыми шляпками, а никакие не маморотники, это опять все папка насочинял», — думаю я с раздражением. Мне хорошо на дереве и не хочется никуда идти, искать и собирать, пропади они, эти грибы...

Мы подолгу задерживались на даче, иногда даже прихватывали сентябрь, если лето было хорошее. Приходилось пропускать школу, и мне влетало от учителей и завуча. Родители никогда не ходили в школу объясняться, игнорировали родительские собрания, поэтому учителя, махнув рукой, общались с ними лишь в экстренных случаях по телефону. Родители, выслушав рассеянно претензии школы, отвечали обычно: «Да-да, тяжелый ребенок, мы примем меры...» Никаких мер, конечно, не принималось.

Мы, как я уже говорила, задерживались в деревне. Там папа лучше себя чувствовал. В городе здоровье ухудшалось. Старая контузия давала себя знать. Разрушалась психика. Сдвигались какие-то осколки в позвоночнике, которые, почему-то, нельзя было извлечь, как убеждали врачи.

...Картина урбаниста: «Рассвет в квартире Кореневых». Большая кухня и застывшая троица с искаженными лицами: двое детей и мужчина. Над ними — взлетающая бутылка кефира, похожая не то на гранату, не то на боинг, а точнее — на то и другое сразу...

Не картина, а стоп-кадр. Кино продолжается. Большая кухня, за столом — мы с братом швыряем друг в друга корками от булки, пока отец не видит — он спиной к нам греет под краном бутылку кефира. Мы не заметили, что он уже обернулся и глядит на наше хулиганство побелевшими глазами. У него дергается челюсть. Мы замираем, сжавшись, и начинаем сползать под стол. Над нашими головами просвистела бутылка, врезалась в стену и взорвалась стеклянно-белыми брызгами. Я, почему-то, нервно хихикнув, говорю:

— На войне как на войне.

Эта фраза приводит отца в бешенство. В кухню влетает мать, пытается разрядить обстановку, но получается еще хуже... Получается совсем плохо... Лучше бы не... Бы не... Игорь без сознанья грохнулся со стула...

Мой братишка Игорек в грудном возрасте — ему не было еще двух недель — перенес тяжелую операцию. Врачи очень удивились, что он выжил. Он рос тихим, умным, очень красивым мальчиком, любимцем мамы, я не могла ему этого простить. Но сейчас мне стало его жалко.