Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [45]

Заезжал на минутку гр. Брюль. Он говорит, что принц Генрих подарил, на днях, Потемкину свой портрет, осыпанный бриллиантами. Очевидно, он желает поддержать Потемкина, в ущерб Орловым, которые не любят пруссаков. Орлов, почти уверенный в своем фаворе, пренебрегает настоящим фаворитом и преследует его злыми эпиграммами.

Сделав, вместе с маркизом, несколько визитов, я ужинал у Бемеров, и видел там барона Нолькена, который говорит, что гр. Андрей Разумовский будет командовать черноморской эскадрой в пять кораблей. Нолькен смотрит на это, как на милость, а я думаю, что такое поручение, по следствиям, к которым оно поведет, есть не что иное, как только рассчитанное мщение. Черное море пользуется дурной славою; русские — плохие моряки, а сама экспедиция совсем не привлекательна, так как имеет цели только коммерческие. Если она не удастся, то виноватым окажется гр. Андрей, который дорого за это заплатит. Как бы то ни было, положение друга моего, Разумовского, весьма плохо.

Вторник, 7. — К брату.

Буду продолжать отчет в наблюдениях, которые я сделал над этой страною. Я положительно думаю, что, видя вокруг себя одну только злобу, я и сам стану зол, если не поберегусь. Тут люди зубами рвут друг друга, клевещут друг на друга, и у них, как сказал мне один русский, нет постепенного перехода между двумя совершенно противоположными состояниями души: от опьянения удовольствиями они перескакивают к самой черной злобе.

Сегодня утром был я на похоронах Великой Княгини. Мы приехали в 9 часов; пришлось ждать Императрицу. Как только она стала на свое место, началась служба. Тело покойной, в гробу, по-прежнему лежит на катафалке, гроб покрыт золотой с серебром парчою, а над ним белые и черные страусовые перья. Вместо парадного зала, в котором гроб стоял прежде, он перенесен теперь в капеллу, в которую надо спускаться на две ступени. Спустившись, Императрица стала на правой стороне, а фрейлины и статс-дамы — на левой; там же стояли и мы, только подальше к углу, около лестницы, ведущей в церковь Александра Невского. Служба продолжалась два часа, после чего епископ Платон произнес речь, заставившую плакать всех присутствующих, одних — искренно, а других — из лицемерия. Церемония кончилась опусканием гроба в могилу, вырытую около алтаря. Подробности этой церемонии ужасно тяжелы, особенно для того, кто лично знал покойную. Вот в чем они состоят: духовник читает вслух разрешительную молитву и прощает покойнику грехи, присоединяя к этому свой последний поцелуй; затем покойника посыпают солью и дают ему в руки паспорт, в котором оценивается его нравственность; после этого несколько священников снимают с гроба покров, поливают труп маслом, что обозначает последнее помазанье, и закрывают его навсегда; потом несколько светских людей приносят крышку гроба, а простой рабочий, без всякого траура, начинает ее привинчивать. Вид этого последнего субъекта прямо меня возмутил — настоящий посланник смерти! Во время этой печальной сцены Императрица представлялась плачущею; но я не верю в ее слезы: она слишком суха для этого. Кн. Орлов стоял около нее и держался очень прилично. Граф Иван Чернышов — истый придворный — сделал ему три глубоких реверанса, а Потемкину едва поклонился. Последний, говорят, тотчас же ушел.

Обедал я у Нолькена, который потом поехал к своей невесте, а я отправился на Васильевский остров, к Бемерам. Бедная Зиновьева, плохо себя чувствует; мы с ней говорили о гр. Андрее. Для того, чтобы видеть последнего, я поехал к Нелединской, но ее не оказалось дома. Между тем в квартире гр. Разумовского, куда я оттуда отправился, мне сказали, что он у Нелединской. Тогда я опять к ней вернулся и послал графу записочку, но мне ее вернули без ответа. Отправившись затем к Загряжской, я узнал, что брат от нее уехал, и что я застану его, может быть, у Брюля. Но у Брюля я видел только барона Сакена, который сообщил мне, что Разумовскому дано новое приказание — уехать через шесть часов и что он уже выслал вперед свои экипажи. Мы поговорили об этом приказании, очевидно рассчитанном на то, чтобы наделать шума. Сакен уверяет, что немилость к Разумовскому началась уже давно, еще с Москвы; что сближение его с Потемкиным было причиною, оттолкнувшею от него Великого Князя. Другие говорят о Дюфуре, который на него насплетничал, уверив всех в существовании связи его с Великой Княгиней; если судить по мерам, принятым против гр. Андрея, то это толкование надо признать вероятным. Может быть и принц Генрих участвовал в этой интриге; он поддерживает Потемкина, чтобы помешать кредиту Орловых, которые терпеть не могут пруссаков. Он был бы рад, конечно, купить у Потемкина Россию, которую тот продает с удовольствием. Посмотрим.

Сакен сообщил мне также, что маркиз де-Верак получил отпуск во Францию. Ужинал я у саксонского посланника с гр. Брюлем, который приехал в половине одиннадцатого и предложил мне отправиться в Краснабак (Crasnabac?), чтобы повидаться там с Разумовским, за которым следят и который едет под конвоем офицера. Вернувшись домой, я нашел записку от гр. Андрея. Он уведомляет, что отказался от удовольствия проститься со мною из предосторожности, не желая подвергать меня преследованиям, что за ним следят и что он не знает, когда мы увидимся. Мне действительно говорили, мой друг, что при Елизавете один кавалер из шведского посольства при таких же обстоятельствах был сослан в Сибирь и вернулся только в царствование Петра III.