Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [43]

Обедал сегодня у гр. Брюля, который мне сообщил, что Румянцеву подозревают в участии в интриге Великой Княгини с Разумовским и что она боится последствий этого дела. Другие говорят, что найдена переписка Великой Княгини, из которой все и открылось. Едва ли это, однако же, верно: женщины не так просты.

Получил письмо от Гейкинга; летом он приедет в Петербург. Он сообщает, что принц Генрих намерен добиваться Курляндии для одного из шведских принцев, с тем условием, чтобы Швеция уступила Пруссии Померанию.

Суббота, 4. — К брату.

Утром написал гр. Андрею записочку, которую Комбс передаст через Бильо. Боюсь, друг мой, как бы этот молодой человек действительно не попал в немилость. Все говорят об этом и обращаются с вопросами ко мне, и, между прочими, барон Нолькен, которому до всего есть дело. Он засыпал меня вопросами, но ответы получил неопределенные. Были мы у князя Лобковича, австрийского посла, пригласившего меня к обеду; гр. Брюль тоже был там. Он мне сообщил, что к неприятностям, посыпавшимся на гр. Андрея, прибавилась еще одна: его упрекают в продажности, говорят, что он брал деньги от испанского посла, гр. Лясси; в эту аферу замешан будто бы и барон Нолькен, который служил посредником при сделке; но я в это не верю. Рассказывают еще, что на почте перехвачено шифрованное письмо Лясси к Разумовскому, которое теперь дешифрируется. Трудно поверить в эти рассказы, так как если и было что-нибудь, то Лясси слишком ловок и опытен, чтобы действовать неосмотрительно.

После обеда мы были у св. Александра Невского. Это — монастырь, расположенный в двух или трех верстах от города, в конце Невского проспекта; там, с четверга, лежит на парадном катафалке тело покойной Великой Княгини. Там же, как говорят, лежало и тело Елизаветы. Я был оскорблен и опечален бедностью обстановки; точно, будто бы, почести оказываются великой княгине нехотя, и смерть ее не удовлетворила ненависти, возбужденной покойною в сердце кого-то, кто сильней ее. Пускают народ; каждый, поднявшись на две ступеньки катафалка, целует руку покойной и уходит. Офицер, стоящий у гроба, приглашал поклониться праху и нас, но так как никто из посланников не отозвался на приглашение, то и я последовал их примеру. За катафалком стоят стулья и скамейки для придворных дам, дежурящих по целым суткам, так же как и камергеры. Собственная свита покойной будет дежурить постоянно, вплоть до похорон, которые назначены на вторник. Из залы мы вышли в капеллу, в которой, направо, около алтаря, вырыта могила для великой княгини. В верхнем этаже — церковь Александра Невского, очень богатая серебряная гробница которого ничем особенно не замечательна; она устроена по приказанию Петра I.

Выйдя из монастыря, мы, с гр. Брюлем, отправились гулять в Летний сад, который хорош только своим положением — по берегу Невы, в конце прекрасной набережной. Есть там плохие подражания версальским боскетам; есть плохие мраморные статуи, с большими издержками привезенные из Италии; под каждой написано, кого она изображает.

Расставшись с Брюлем, я отправился к Бемеру. Там опять мне говорили о гр. Андрее, о его падении и о том, что он решил делать. Повидимому, мнение о Великой Княгине окончательно установилось. Одни говорят, что эта несчастная принцесса, перед смертью, сама созналась мужу в любви к гр. Разумовскому; другие говорят, что все дело открылось через Дюфура, камердинера Великого Князя, на основании подозрений которого, кн. Куракину поручено было рассмотреть к среде бумаги покойной, между которыми нашлась переписка ее с гр. Андреем, обусловившая окончательное его падение, так как он, будто бы, уж сослан в Ригу. Брюль к этому прибавляет, что Лясси давал Разумовскому деньги, и что шифрованное письмо его перехвачено на почте. Мне трудно поверить, друг мой, этой последней новости; невероятно, чтобы такой умный и опытный дипломат, как гр. Лясси, доверился неосмотрительному молодому человеку. Но мне об этом уже два раза говорили; вот почему и я тебе это вновь рассказываю.

Забыл тебе сказать, что гр. Андрей прислал мне, через Комбса, письмо, в котором приглашает меня к себе завтра, в 8 часов утра. Вернувшись домой, я нашел другое письмо, в котором он говорит, что дела заставляют его рано уехать, и что я его уже не застану. Беспокоят меня слухи о ссылке в Ригу; поэтому я приказал разбудить меня завтра пораньше, чтобы повидаться с гр. Андреем прежде, чем он уедет.

Воскресенье, 5. — К брату.

Сегодня я встал раньше семи часов. Застал графа дома. Он очень был удивлен, когда я заговорил об Риге, хотя сказал, что я не намного ошибаюсь, так как он, по приказанию Императрицы, переданному через фельдмаршала Голицина, должен выехать в Ревель, через 24 часа после похорон великой княгини. «Меня успокаивали, прибавил он, относительно последствий этой ссылки, и я бы не беспокоился, если б не знал здешних обычаев. Просил, впрочем, позволить мне ехать к отцу, в Украину, а оттуда — за границу».

Сибирь пугает здесь всякого, впавшего в немилость, и Разумовский, в разговоре, намекнул мне, что подозревает кое-что, а потому, приехав в Ревель, постарается бежать морем. Пока мы разговаривали, он приводил в порядок свои бумаги, а затем мы вместе отправились из дома его сестры в его собственный. Там он опять принялся разбирать бумаги и между прочим показал мне тетрадь, писанную рукою Великой Княгини, датированную на полях и озаглавленную: «Начато 11 мая 1745 г.». Это — мысли Сенеки, переписанные несчастной принцессой нарочно для гр. Андрея. Я прочел кое-что, и с удивлением заметил полное отсутствие ошибок в языке и орфографии. Сказать по правде, удивительно хорошо владеют иностранцы нашим языком!