Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [39]

Был у жены голландского резидента и встретился там с Нормандецом. Он говорит, что Потемкин находится в критическом положении, исхода которого все ждут. Пиктэ, с которым мы тоже встретились у президента, рекомендовал мне врача, открывшего секрет лечить бешеных животных, и желающего быть представленным Маркизу, чтобы открыть ему этот секрет для Франции. Имя врача — фон-Венгель (Woengel). Затем я был у г-жи Пушкиной, здоровье которой поправляется. У нее встретил вице-канцлера; говорили о налогах (imcpositions) в Голландии и Англии; Пушкин, состоящий русским посланником в Лондоне, уверяет, что в Англии налоги равняются 32 %, а в Голландии — 43 %.

Воскресенье, 21. — К брату.

Говорят, что принц Генрих строит козни (cabale). Маркиз предупредил меня, что он старается отдалить гр. Андрея от великого князя. Я говорил об этом гр. Андрею так же, как и о том, что его упрекают за манеру вести себя. Он дал мне прекрасный ответ — разумный, благородный и философский, прибавив, что не любит интриг, не ответит на сплетни и будет жить покойно, не увлекаясь самолюбием. Я с ним спорил, говоря, что не желать оправдываться в глазах Великого Князя, который так молод, что его могут обманывать, было бы слишком высокомерно. Он очень хорошо принял мои доводы и даже, кажется, был убежден ими.

Понедельник, 22. — К брату.

Фавор Потемкина кончается. Уже в Москве случилось что-то такое, что его пошатнуло, а здесь кризис возобновился с новой силою. Орловы, и в особенности князь, опять начинают пользоваться доверием. Я тебе писал о болезни кн. Орлова и о подозрениях, которые были ею вызваны. Еще вчера мне опять об этом говорили; утверждают, что кн. Григорий был отравлен на ужине у обер-шталмейстера Нарышкина. Этот Нарышкин принадлежит к древнему роду, но человек он бесхарактерный, придворный по призванию и по низости душевной. Императрица и весь двор называют его дураком[83]. Это один из тех людей, про которых не говорят ничего дурного, потому, что и хорошего о них сказать нечего.

Обедал у кн. Голициной, вместе с гр. Матышкиной; она очень шутила над моей склонностью к княжне Лапиньке, и советовала ей этого не показывать, так как она кокетка и любит командовать, а потому, чтобы обуздать ее, нужно стараться быть с нею похолоднее. Говоря это, графиня смотрела мне в глаза, желая узнать что я думаю. Я предоставил ей думать, что влюблен в Лапиньку. Затем я спросил какую страсть испытала она три года тому назад, как когда-то говорила мне; она отвечала, что была влюблена в одного поляка, который теперь женат. Потом стала уверять, что не любит Кошелева и никогда его не любила, и что говорит это вовсе не с досады. Она только что была у Нелединской, которая передала ей наш последний разговор и прочла одно из моих писем. Мне нравится, мой друг, кружить головы этим дамам, которые все-таки очень милы и забавны.

Вторник, 23. — К брату.

О родах Великой Княгини ничего еще не слыхать. Говорят, что это запоздание задерживает окончательное падение Потемкина. Гр. Брюль уверен, что императрица поручила кн. Орлову уведомить Потемкина, что он может ехать в свою губернию. Все этому будут рады; высокомерие его всем надоело, тем более, что он не стеснялся даже с Императрицей. На Пасхе, между ними произошла очень грязная сцена, благодаря тому, что она отказала ему в том, чего он просил. Теперь Орлов опять в фаворе у Екатерины II, которая смотрит на него как на настоящего друга; но он не хочет больше играть другой роли, а так как Императрице нужен любовник, то таковым будет Завадовский. Говорят, он не пользуется влиянием; возможно ли это, однако, для человека, которого любят?

Я говорил с гр. Брюлем о Разумовском. Его по-прежнему упрекают по поводу отношений к Великому Князю, от которого Панин отдалил всех благоразумных людей, приближенных к нему Разумовским; таких, например, как Эпнин (Epnin?) (человек очень умный, но льстец, как я слышал), Николай и Ля-Фермьер[84]. Последний, говорят, человек очень знающий, но по внешности это — педант, и мне он не нравится. Затем гр. Андрея обвиняют в том, что он приблизил к великому князю некоего Дюфура, который прежде был лакеем, а теперь стал секретарем, к которому Его Высочество очень благоволит, что дает ему возможность смеяться над всеми, как уверяет гр. Брюль. Потом мне сообщили, что этот Дюфур был помещен самим Паниным, четырнадцать или пятнадцать лет тому назад, и что причиною благоволения к нему является искренняя преданность к Великому Князю и внимательный уход за ним во время его болезни. Из этого я заключил, что нельзя всему верить, что говорят.

Кажется я писал тебе, мой друг, о русском посланнике в Англии; Пушкин говорит о переводе его в Швецию, откуда отзывают Симолина. Это, по-видимому, должно благоприятствовать миру. Пушкин — человек прямодушный, толковый и простой. По манерам он напоминает де-Верженна, и я считал бы его честным и откровенным человеком, если бы не знал, что он — русский.

Среда, 24. — К брату.

Сегодня утром Пиктэ рассказал мне историю Рэмбера и Бильо. Рэмбер родом из Лиона и основался в России ради торговли, которая приносит ему большие выгоды, благодаря коммиссионерству, которым он давно уже занимается. Бильо, его сожительница и сотрудница, родом из Бургони. Она была замужем за Бильо, лавочником, торговлю которого расширила, благодаря энергии, и теперь ее не покидающей. Но она обладала и еще одним достоинством — была хороша как день, так что один из приказчиков мужа, некий Муаньяр страстно в нее влюбился. Она тоже, как водится, нашла его более достойным любви, чем муж. Но у любовника скоро явились соперники, и в том числе местный Кюрэ, который однакож не понравился, за что и решился мстить. В качестве священника, он принял сторону мужа, и возбудил процесс за скандальное поведение жены. Любовники бежали в Женеву. Пиктэ, служивший в тамошней полиции, познакомился с ними по этому случаю, говорил об их деле с Вольтером и успел каким-то образом временно примирить м-м Бильо с мужем. Но связь ее с Муаньяром не прекратилась, и в одно прекрасное утро любовники бежали в Вену. Там они завели торговлишку, по-видимому не совсем чистую с точки зрения общественной нравственности, так как императрица-мать, не любившая, чтобы сбивали с толку ее дам и девиц, приказала им выехать за границу государства. Бильо распродала свои товары и уехала в Россию. Здесь она встретилась с Рэмбером, который в нее влюбился; они вместе съездили в Париж и вернулись в Петербург с товаром. Бильо, под именем М-м Муаньяр, стала помогать Рэмберу, ввязалась в интриги высокопоставленных людей и начала играть крупную роль. Между тем Муаньяр, имя которого она носила, не замедлил отыскать ее спустя несколько времени, но нашел, что она совершенно изменилась и занять место в ее сердце уже не мог. Через год она его сплавила куда-то, заплатив десять или пятнадцать тысяч рублей, а сама продолжала жить с Рэмбером до смерти своего мужа. Тогда она опять переименовала себя в м-м Бильо и выписала детей, которых стала воспитывать. Это — умная женщина и с характером, а к дурному ее тону можно привыкнуть. Не знаю, почему она не любила Пюнсегюра, надеюсь, что она будет мне здесь очень полезна.