Интимные места Фортуны - [99]

— Эй, чо за шухер? — поинтересовался капрал Джейкс. — Чо за хуйня такая?

Вынырнув из сна, Берн обнаружил, что пытается душить ничего не понимающего парня, который спал рядом, а Джейкс пытается оторвать его от несчастной жертвы.

— Не ссы, паря, это он со сна.

— От сна? Да что за еб твою мать? На хуя он сюда спать приперся, весь дом, на хуй, перевернул, — вопрошала озверевшая от злости жертва.

Берн пробормотал какие-то невнятные извинения и, отвернувшись, снова закутался в одеяло.

— Если не ругаться, когда бодрствуешь, то наверстываешь свое во сне, — резюмировал капрал Джейкс, снова погружаясь в прерванный сон.

Первое, о чем узнал Берн утром, была новость о полковом штаб-сержанте. Он, оказывается, поругавшись с Рейнольдсом, сержантом из канцелярии, настаивал на встрече с адъютантом, чтобы доказать тому, что совершенно трезв. Адъютант, в свою очередь, нашел этот вопрос слишком деликатным, чтобы разрешить его без медицинского заключения, и теперь полковой находится под стражей, и его ожидает трибунал, поскольку доктор дал однозначное заключение не в его пользу. Берн нашел его в круглой палатке на заднем дворе под присмотром штаб-сержанта роты D. Он ушел в отказ, отвергал обвинения и был полон презрения к жизни, а с Берном говорил лишь о том ночном кутеже в Милхарборе. Невозможно было не восхищаться его отказом делиться своими горестями с кем бы то ни было.

Утром было только одно построение для переклички, и Берну пришлось подробно доложить капитану Марсдену о гибели Мартлоу и Адамса, а затем о ранении Минтона. Притчард рассказал о ранении Шэма и подтвердил по некоторым пунктам показания Берна в отношении остальных. Это было долгое и безрадостное дело. Во второй половине дня они выдвинулись вперед, чтобы занять новую линию обороны справа от Блаенау. Теперь им все было безразлично, все стало просто рутиной.

Пару дней спустя в предрассветный час Берн стоял в стрелковой ячейке траншеи. Рядом, в том же отсеке, дрых капрал Джейкс. В эти дни погода стала значительно лучше, дожди прекратились. Вскоре после начала смены Берн впал в какое-то странное состояние, перестав ощущать себя. Он вовсе не спал и не терял связи с окружающей реальностью; напротив, каждый его нерв был напряжен до предела. Он пристально вглядывался в темноту, полную неумолимой скрытой угрозы, и его сознание проникало сквозь эту тьму, прощупывая шаг за шагом те сорок — пятьдесят ярдов территории, в которой ничто не должно было ускользать от его внимания. За ее пределами лежала совсем уж терра инкогнита, о которой он не мог предположить ничего определенного. Эта попытка обострить свою восприимчивость сверх всякого предела закончилась, по крайней мере на этот момент, не только вытеснением его собственной личности и ее слиянием с теми объектами познания, которые он еще мог воспринимать, но и трансформацией самой реальности во что-то вовсе уж невероятное и фантастическое. Он давно привык к таким фокусам восприятия и перестал придавать им малейшее значение.

Ночь была безмолвной. Лужи и другие плоские мокрые поверхности отражали то, что лишь слегка напоминало свет. На фоне светлеющего неба у горизонта ему были видны обрывки проволоки и покосившиеся опоры, а за ними в густеющую темноту уплывали беспорядочные клочья полупрозрачного тумана. Да и сама темнота постоянно менялась, то проясняясь до почти полной прозрачности, то снова затуманиваясь. Луна скрылась за грядой облаков, и без ее света звезды еще ярче сияли в морозном воздухе. Временами напряженность тишины нарастала сверх всякого предела, так что казалось, она вот-вот лопнет с треском ломающейся льдины. Затем ее пресекал визг снаряда, или же несколько снарядов один за другим проносились над головой, завывая на все лады, раздавался глухой звук разрывов, им вторила сбивчивая трескотня пулемета вдалеке. Мозг, столь трепетно реагирующий на малейшую вибрацию в окружающем пространстве, просто не реагировал и не фиксировал в памяти такие звуки, если в них не было непосредственной угрозы. В то же время ухо пыталось уловить другие звуки — неуверенные шаги в темноте, скрип и позвякивание колючей проволоки. А глаза искали крадущуюся тень где-нибудь там, на границе стелящегося тумана.

Его окружало глубокое неземное спокойствие, и он готов был молиться, лишь бы хоть что-нибудь случилось и он мог бы убивать или быть убитым. Рано или поздно что-то должно прийти из враждебной ночи. Он был почти уверен, что вот сейчас произойдет нечто неожиданное. Воздух был пересыщен влагой, туман конденсировался на каске, и она поблескивала в темноте. Старая, полуистлевшая прорезиненная плащ-палатка с капюшоном, скрепленным на шее шнурком, пропиталась влагой и тоже блестела.

Капрал Джейкс спал, и Берну было слышно его размеренное дыхание, но если уж быть точным, он слышал и собственное дыхание, как будто рядом дышал кто-то третий. И тут в границах небольшого пространства, которое уже осознавалось им как своя территория, что-то шевельнулось. Он сделал короткий вдох, задержал дыхание, и все его притушенное бездействием сознание сконцентрировалось теперь на одной точке. Движение было едва заметным, словно чуть-чуть сместился комок грязи, но вскоре оно возобновилось, и он смог разглядеть маленький сгусток тьмы на темной поверхности земли. В следующий момент Берн выдохнул, сморщившись от отвращения, поскольку разглядел крысу, семенившую в его направлении на своих коротеньких изящных лапках. Заметив его, крыса остановилась в нескольких ярдах от бруствера, поводила мордочкой, прислушиваясь, уселась, вся такая сытая и лоснящаяся, погладила передними лапками усы и двинулась своей дорогой параллельно траншее. Старательно обходя лужи и воронки от снарядов, она пробиралась по гребню бруствера, будто боялась промочить ноги. Вид крыс всегда вызывал у Берна омерзение. Он слегка пошевелился, чувствуя себя окончательно промерзшим и задубевшим. Рукавицы покрывал слой жидкой грязи, приклад был скользким от воды. В небо взметнулся тонкий серебряный стебель, изогнулся и расцвел ярким шаром света, который разрастался и пульсировал, заливая, словно изрытую оспинами, поверхность земли. Потом шар начал медленно падать, уменьшаясь, наконец, совсем погас, и все вокруг погрузилось во тьму. Эти несколько секунд рядовой Берн не шевелился, а когда шар отгорел, повернулся и перешел к другой стенке стрелковой ячейки. Злобно пророкотал пулемет. Спящий проснулся и сел, сдвинув с лица сползшую каску.