Интимные места Фортуны - [98]

Глава XVII

…неся дозор в безжизненной пустыне полуночи.

У. Шекспир[142]

Весь следующий день их сильно обстреливали, да и свои орудия вели интенсивный ответный огонь.

— На этой ебаной войне слишком уж много ебаной артиллерии, — раздраженно объяснил им Джейкс, как будто они сами не могли до этого додуматься. — Не дают, блядь, поспать.

Он спокойно проспал все свое дежурство. Ближе к вечеру стало тише, и они, сменившись, двинулись обратно в Бю-ле-Артуа. Погруженный в тишину поселок с полосками света, пробивавшимися сквозь щели в ставнях, словно вымер и выглядел неприятно. Во всем ощущалась жестокая и холодная реалистичность, убогая и безрадостная, как правда.

Берну было приказано оставаться пока в роте, и он отправился к связистам за своими вещами и постелью. Он повидался с капралом Хэмли и столкнулся с неизбежными расспросами и рассказами. Он узнал, что Глейзер был убит прямо в окопах первой линии, а Мэдли ранен, верно, тем же снарядом. Плакса, бросив свои дурацкие флажки, взял на себя обязанности Мэдли. Плакса был единственным, кто расположился неподалеку от закутка, где обитал капрал, и все слышал, хотя сам в разговор не вступал. Берн, в свою очередь, рассказал им про Мартлоу. Он старался рассказывать ровным, безразличным тоном, в голосе не было и следа волнения, и все же ему казалось, что парень так и стоит у него перед глазами. Капрал Хэмли проявил гораздо больше чувств, и, когда Берн начал рассказывать о Шэме, он резко встал и поднял ранец Мартлоу, который Берн старался не замечать. Было одно дело, за которое Берну никак не хотелось браться, хоть он и знал, что все равно придется это сделать, как ни противься. Капрал Хэмли держал в руке письмо, и Берн смог разглядеть адрес, а дальше, слева, твердым, прямо-таки деловым почерком через всю страницу: «Мой дорогой мальчик». Стараясь скрыть набежавшие слезы, Берн с напускным безразличием озирался по сторонам в полутемной хибарке, но строчки письма, казалось, отпечатались в воздухе.

— Бедный старина Шэм, — тихо проговорил он. — Рад, что для него все закончилось.

— Везет же некоторым. Так и прет удача до сраной жопы, — с завистью произнес капрал.

А Берн не мог понять, почему это мертвые всегда остаются немым укором выжившим; они же такие безобидные и безразличные ко всему, эти мертвые. Не сказав ни слова, капрал Хэмли вышел на улицу, забрав ранец парнишки; канцелярия роты была в соседнем помещении. Берн собрал свои шмотки и направился к выходу. Когда он проходил мимо Плаксы, тот протянул руку:

— Я взаправду страшно как огорчен, — только и смог сказать он, и они обменялись рукопожатием.

— Спасибо тебе. Будь здоров, Смарт, — ответил Берн дрогнувшим голосом, отпустив его руку.

Вернувшись в месторасположение роты А, Берн застал там штаб-сержанта Тозера с «короной» на рукаве.

— Собираешься куда вечерком, сынок? — спросил тот.

— Устал сегодня как собака, — нехотя ответил Берн. — Хотелось бы лечь пораньше.

— Вот и хорошо, — одобрил штаб-сержант. — Но там, в канцелярии роты, затарили немножко рому на бакшиш. Ты и уснешь получше, как бухнешь малость. Айда со мной.

В ротной канцелярии они застали полкового штаб-сержанта за беседой с квартирмейстером. Человеческое горе часто выплескивается в виде гнева и упрямства.

— Ебаный свет! — говорил он хриплым непослушным голосом. — Я те говорю, хлебну я говна, пока найду такого человека, как Бартон.

Еще не отошедший от своих переживаний Берн, потрясенный и ошеломленный услышанным, пытался понять, как это получается, что раскуроченное тело бедняги Бартона еще не успело окончательно утонуть в грязи, а эти двое уже спокойно говорят о нем, поминая добрыми словами многие его способности и качества, которые у него действительно были. И тут штаб-сержанта снова прорвало:

— Можно было, сука, дать ему хоть какой-то шанс!

— А я считаю, что ни один человек не должен получать больше шансов, чем остальные, — спокойно возразил сержант-квартирмейстер Хейлс.

— Я уже сыт по горло этой ебаной жизнью, — говорил полковой, и по его тону Берн прекрасно понимал, что тот ищет себе неприятностей. Однако они посидели еще некоторое время, попивая ром и вспоминая погибших. Потери были не очень велики. Когда сержант Тозер собрался уходить, Берн с радостью последовал за ним, а вскоре обнаружил, что шагает несколько неуверенно: столько всякой чепухи не могло бы прийти ему в голову еще каких-то полгода назад. Сняв лишь верхнюю одежду, он завернулся в одеяло, чувствуя себя одиноким и несчастным. А потом внезапно провалился в сон. И ощутил себя бредущим в тумане, который был лишь немногим жиже, чем грязь под ногами. Дышать становилось все труднее, воздуха почти не осталось, а грязь начала засасывать его, и уже невозможно было вытаскивать из нее ноги. Снаряды рвались вокруг ломаными красными молниями, и страшные руки, ужасные мертвые руки тянулись к нему из ожившей грязи, хватая его, цепляясь и неумолимо утягивая вниз, а грязь, оказывается, была насквозь пронизана ржавой негнущейся проволокой, и люди со звероподобными лицами с ликующими воплями бросались на него, а он отчаянно боролся, отбиваясь.