Интимные места Фортуны - [92]

— Да нормально со мной, — тихо ответил Мартлоу. — Знаешь, Берн, мне все равно, че с нами будет. Че бы ни было, кончится-то все хорошо.

Он отвернулся и уже через несколько мгновений спокойно спал, в отличие от Берна.

Следующий день казался повторением предыдущего, во всяком случае, во внешних проявлениях. Они попили чаю, умылись, побрились, позавтракали, покурили, вышли на построение — всё как обычно. Дополнительный вес, который им предстояло носить на себе, был согласован, а вот проблему шинельной скатки еще предстояло прояснить. Ходили слухи, что полковник послал в Бригаду человека, экипированного согласно приказу, чтобы там воочию убедились в абсурдности отданного распоряжения. Он прибыл к казармам первой роты как раз в тот момент, когда Берн, Шэм и Мартлоу приближались к группе солдат, обсуждавших что-то особенно важное.

— В чем дело? — спросил он.

— Да Миллер, бля! Он опять съебался. Шпион ебаный, точняк. Надо было его сразу шлепнуть, чтоб не съебался. А я, сука, так и знал, что этот пидор сдристнет. Вонючий бош, а они дали ему уйти!

В их негодовании сквозило какое-то странное торжество на грани восторга, а в смехе — злорадство.

— Ага, дали съебаться этому черту! А вот если бы кто-то из нас, ебанутых, так бы сделал, нас бы на электрический стул отправили. Точно! И чего, что мы здесь кровь мешками проливаем? По хую!

Они перебрасывались злыми и горькими словами, туда-сюда летали насмешки. Берна, зашедшего в сарай, гораздо больше поразило побледневшее лицо сержанта Тозера и его суровый вид. Он ни о чем не спросил. Они просто коротали время, а возникшую паузу прервал пришедший Берн.

— Вам не в чем себя винить, сержант, — сказал Берн. — Вы не виноваты.

— Да нормально, — ответил сержант Тозер. — Я и не виню себя. Просто встреться мне на пути этот пидор, я б всадил в него пулю, и не было бы никаких забот с этим ебаным военным трибуналом.

Солдаты встали в строй, на построение вышли капитан Марсден с мистером Созерном и мистером Финчем. Последний смотр был самым тщательным. Берн отметил, что Марсден, всегда славившийся своим суховатым насмешливым тоном, сдерживает себя, произнося минимум слов. Заметив, что один из подсумков у Берна плохо застегнут, он сам попробовал кнопку и понял, что она сломана. Тогда он проверил, крепко ли сидят обоймы в подсумке, и, удостоверившись, что они не выпадут, пока не отстегнута вторая кнопка, ничего не сказал. Потом он расстегнул чехол фляги, достал ее и потряс, проверяя, наполнена ли. Пока все это продолжалось, Берн стоял неподвижно, как манекен, а капитан Марсден смотрел на него в упор, словно пытаясь прочесть его мысли. Берн злился, но виду не подавал, стоял с каменным лицом, хотя по-настоящему единственным его желанием было хватить камнем по лицу капитана. У некоторых фляги оказались пустыми, и уж тут им объяснили, какой досадной ошибкой природы они являются! Наконец все это закончилось, и они разошлись по своим сараям и хибарам коротать там оставшееся время, поди знай сколько. Ясно одно — они уходят. А вот вернутся ли? На этом месте можно ставить крест, да и черт с ним, но вместе с тем в эти последние минуты появлялась странная раздвоенность сознания: облегчение от того, что приходит их час, и вместе с тем нарастающее раздражение и негодование, такое сильное, что, кажется, сердце не выдержит. Кожа на лицах натянулась и казалась глянцевой, глаза горели из-под козырьков. Казалось, любой вопрос взрывал мозг, отвлекая от важнейших мыслей ни о чем. Время от времени Мартлоу поднимал глаза на Берна или Шэма, собираясь что-то сказать, но тут же, передумав, отводил взгляд.

— Нам троим лучше постараться держаться вместе, — невозмутимо сообщил Шэм.

— Ага, — разом согласились оба других, жалея, что не сказали этого первыми.

И тогда один за другим они поняли, что у каждого теперь свой путь, и идти по нему придется в одиночку, и что каждый уже сейчас сам по себе, пусть еще и продолжая помогать остальным, но уже глядя на них глазами постороннего. А окружающий их мир в это время становится призрачным и пустым, и они уже оказались в этой изменившейся реальности, где нет и не может быть никакой помощи и поддержки ни от кого.

— Выходи строиться на дорогу!

Облегченно вздохнув, они повиновались, подхватили винтовки и заторопились к дороге, пролегавшей пятью футами ниже, скользя по узким ступенькам, расквашенным дождями и множеством ног. Дежурные и наряды по лагерю столпились вокруг, провожая их. Они построились, рассчитались, разобрались четверками в две шеренги и встали «вольно» в ожидании; все это заняло лишь десяток секунд. Уже в нескольких ярдах в тумане люди виделись лишь смутными тенями. Вскоре последовала команда «смирно», и вдоль строя проследовал полковник. На этот раз Берн смотрел не сквозь и мимо него, а прямо в глаза. При всей непроницаемости суровое, четко очерченное лицо полковника светилось теперь задором и добродушием, не теряя при этом прежней загадочности. Полковник на серой лошади едва спустился к дороге, а из тумана уже слышался его высокий звонкий голос. Одна за другой звучали команды ротных офицеров, слышался шорох от движения многих людей, повинующихся командам, звук шагов. Подошла их очередь: топнули ноги, тела качнулись немного вправо, колонна двинулась, и нечеткий ритм шагов, казалось, отсчитывал уносящиеся мгновения их жизней, а жидкая грязь засасывала ноги при каждом шаге, липла к башмакам, и все же вскоре они перешли на широкий походный шаг. Шли молча, дома и постройки Бю-ле-Артуа уплывали назад, по сторонам дрожала и клубилась туманная мгла. Они шли, а земля, жизнь и время не замечали этих солдат, словно никогда и не было их на свете.