Интимные места Фортуны - [63]

— А я че говорю, — подтвердил Берн. — И знаешь, там в траншее «Легенда» есть большой блиндаж, и рядом, не доходя еще до «траншеи Знамени», гляжу, лежит брошенный ящик с патронами, прямо на приступке. Может быть, как раз тот, что я отдал мистеру Созерну. «Утрачен в связи с необходимостью при исполнении служебных обязанностей», как сформулировала дисцип линарная комиссия по поводу утери вставной челюсти Пэтси Поупа.

Уильямс продолжал заниматься своим делом.

— Скоро, ребята, вам придется снова этим заняться, — негромко проговорил он.

— Не, — неохотно отозвался Берн, поскольку в голосе Уильямса послышались нотки скрытого сочувствия, смутившие его.

— Здешние места просто нашпигованы оружием, — продолжал повар.

— Вы можете, на хрен, сменить тему? — взъярился Берн. — Вчера вечером фрицы гнали нас до самого дома. Мистер Созерн, который понимает в этих блядских картах не больше меня, попробовал срезать путь и побрел в направлении Коленкана, пока мы не вперлись на позицию одной из наших полевых батарей, где нас остановил часовой. Тут вышел офицер и давай на него орать. Потом, когда мы снова выбрались на дорогу, фрицы начали обстрел из-за реки. Видели бы вы нас! Гнулись, как кукурузное поле на ветру!

— Дык большинство из них еще не нарывались, — терпеливо объяснил Уильямс. — А вы не отнесете немножко чаю капралу? Хороший он парень, капрал Хэмли. Вчера вечером я угостил его вашими ирисками, и мы о вас поговорили. Если хотите, я вам подолью.

Берн взял котелок и лениво побрел прочь. В лагере уже было заметно оживленнее, и, вернувшись в палатку, он нашел ее обитателей уже проснувшимися, в блаженстве тянущими время, перед тем как начать одеваться. Он отлил немного чая в кружку капрала, плеснул Мартлоу, и все равно у него осталось почти треть котелка.

— Эй, никто не желает чайку? — поинтересовался он.

— Я не прочь, — отозвался Плакса Смарт и как был, с расстегнутыми рукавами рубахи, без штанов, заплетающимися бледными ногами побрел через палатку, протягивая перед собой котелок. Смарт имел примечательную внешность, двигался с неуклюжей ловкостью, что-то в нем было от человекообразной обезьяны, хотя посадка головы делала его похожим на стервятника — шея неловко торчала из приподнятых покатых плеч и сгибалась вперед, подобно шее грифа. Узкий лоб с большими надбровными дугами, подбородок и рот с дряблыми, обвислыми губами резко скашивались назад, а огромный мясистый нос между выпученными голубыми глазами, наоборот, сильно выдавался вперед, заостряя лицо подобно птичьему клюву. Кожа у него была бледной, за исключением покрасневших кончика носа и ноздрей, из-за чего он казался постоянно простуженным. Он был весь в прыщах, а полное отсутствие растительности на лице еще больше подчеркивало нездоровую белизну кожи. Даже красивые соломенные волосы не улучшали впечатления, поскольку были изрядно поредевшими. Его лицо сошло бы за лицо имбецила, не будь в нем столько неподдельного страдания. Оно могло бы показаться трагическим, имей оно хоть намек на аристократизм. Но это была просто маска безответного страдания, жалкая и отталкивающая одновременно. Было неизбежно, что, видя рядом с собой изо дня в день такое чучело, люди, чтобы не сойти с ума, просто прикалывались над ним. Видимо, именно это заставило какого-то остряка прилепить ему погоняло Плакса и сделать из этой мертвенно-бледной фигуры объект для бесконечных шуток и насмешек.

Он жадно выхлебал чай, и его полные коварства и злобы глаза обратились на Берна.

— От я и г’рю, ежели хто может притарить чегой-то с кухни, так мы только за!

Посмотрев на него с презрительной снисходительностью, Берн собрал свой бритвенный прибор, бросил через плечо грязное полотенце и направился к кухням за горячей водой. Ему легче было обходиться без многих нужных в жизни вещей, чем отказать себе в мелких элементах комфорта.

Закончив завтрак, они прибрались и проветрили палатку и почти тут же получили приказ выходить на построение вместе с комендантской ротой. Капитан Томпсон, наблюдая за построением из офицерской палатки, выколотил трубку о стек, сунул ее в карман кителя и вышел к выстроенной роте, задумчиво наклонив голову. Он был коренаст, с круглой, как пуля, головой, на невозмутимом лице выделялись спокойные проницательные глаза.

Штаб-сержант Корбет подал команду «смирно», и капитан Томпсон, откозыряв в ответ, приказал стоять «вольно». Он обратился к ним по-свойски, поскольку его авторитет был столь высок и неоспорим, что никому бы и в голову не пришло принять его дружелюбный тон за слабину. Он сказал, что у них был вполне приличный отдых, и теперь им предстояла работенка — трудная и опасная работенка — перебить как можно больше немцев, чтобы уменьшить их численное превосходство. Он говорил так, будто обращался к тем же людям, которые медленно, с боями пробивались на Гийемонт[117]. Он собирался зачитать им некоторые выдержки из предписания по организации наступления, в котором они как переформированная и получившая пополнение часть вскоре будут участвовать. Он начал читать, и постепенно его голос сделался глухим и монотонным, в нем исчезали человеческие интонации, и шел он словно из пустой бочки. Замысел был настолько абстрактным, что едва ли ему можно было бы следовать в реальности, и они слушали с напускной серьезностью, однако их мысли были где-то очень далеко. Впрочем, они, возможно, просто не могли воспринимать это иначе, как через призму собственного опыта. Трепетавший в сухих листьях ветерок покрывал монотонный голос капитана, иногда сорвавшийся лист царапал кору дерева или шуршал в ветвях, как мятая бумага. Эти звуки словно подчеркивали какую-нибудь фразу, приковывая к ней внимание, и тогда они поднимали глаза и смотрели на капитана удивленно, с почти животным любопытством и покорностью. Прерывистое дыхание и судорожные мелкие движения выдавали их волнение.