Интимные места Фортуны - [62]

— Здорово идти вот так, ночью, а, Берн? — сказал Мартлоу.

— Мне понравилось. Ну, ты как, притомился?

— Слегонца. А вот Шэм — ни капли. Этот вааще никогда не устает.

Стали укладываться, ведь им выпадало несколько часов для отдыха. Берн, устраиваясь в серединке, размышлял, откуда вдруг появилось и с каждым шагом возрастает в них чувство человеческого достоинства среди всего этого скотства.

Глава XII

В такой войне, как наша, это вредно.

Когда уж все готово и в ходу,

Опасно жить надеждой. Так весною,

Когда на почки смотрим мы, надежда,

Что принесут они, созрев, плоды,

Нисколько не верней, чем опасенье,

Что их убьет мороз.

У. Шекспир[113]

Пробудившись, Берн еще некоторое время не мог стряхнуть с себя остатки сна. Наконец он приподнялся и окинул взглядом палатку. Повсюду спали его товарищи, винтовки были составлены вокруг центрального шеста палатки стволами вверх, а упертые в землю приклады окружал ряд башмаков. Запустив руку за пазуху, он с удовольствием почесался. Он был грязным, был вшивым, но, хвала Господу, хоть струпьями не покрылся. Вчера полдюжины человек из штабной роты, включая, разумеется, Шэма, в зависимости от темперамента страдавших или наслаждавшихся чесоткой, были направлены в полевой госпиталь близ Аше[114]. На следующий день после их прибытия в Майи-Майе[115] офицер медицинской службы провел процедуру, которую ребята потом непочтительно назвали осмотром хозяйства. Он искал определенные симптомы того, что ожидал найти, и поскольку все его расследование было сведено к единственному вопросу, оно могло показаться несколько поверхностным. Солдаты выстроились в шеренгу, спустив брюки и трусы до щиколоток, и, когда доктор проходил вдоль строя, они, по меткому выражению полкового штаб-сержанта, «поднимали занавес», то есть задирали подол рубахи и показывали нижнюю часть живота.

Почесывая грудь, Берн размышлял о башмаках: если меч всегда являлся символом битвы, то сапоги, несомненно, были символами войны. Дома на столике у его кровати всегда лежала Библия, и он вспомнил теперь стих о сапогах воина и пропитанном кровью плаще, что будут отданы на сожжение и в пищу огню[116]. Он зажег сигарету. Как ни крути, а все же это будет неплохой способ избавиться от проклятой амуниции, если, конечно, он выживет, выполняя свой теперешний контракт. Однако, по трезвому разумению, шанс на выживание был невелик настолько, что он привык просто не думать об этом. Разум не отметал, а просто игнорировал саму возможность гибели.

Он, теперь уже с некоторым сочувствием, посмотрел на своих спящих товарищей, вскользь отметив, что во сне их лица кажутся далекими и загадочными, и, продолжая почесывать грудь, вернулся к созерцанию сапог. Дотянув бычок до самых ногтей, он затушил его об землю, вылез из-под одеяла и потянулся за штанами.

Быстро одевшись, он откинул полог и, прихватив котелок, по-кошачьи плавно выскользнул из палатки в утреннюю свежесть. Сквозь редкие деревья виднелись полевые кухни, расположившиеся чуть в стороне от дороги. Лесок, в котором был разбит лагерь, находился у развилки дорог, одна из которых поднималась по склону к деревеньке Майи-Майе, а другая огибала подножие холма по направлению к Эдовилю. Обратный скат холма был довольно крутым и давал некоторую защиту от обстрела, к тому же для дополнительной защиты здесь имелось несколько траншей, выкопанных наспех и довольно бестолково. Лесок, состоявший в основном из буков, берез и лиственниц, среди которых возвышались несколько пихт, был хорошо скрыт от посторонних глаз. Деревца были совсем молодыми и, к счастью, еще не тронутыми войной. Берн беззаботно побрел к поварам.

— Доброе утро, капрал. Как насчет чая?

Уильямс взял у него котелок и, наполнив до краев, вернул, не сказав ни слова, и продолжил заниматься своими делами. Берн присел рядом и принялся потягивать обжигающее пойло.

— Ночью были на передовой? — наконец прервал молчание капрал.

— В команде подносчиков, — ответил Берн. Котелок так жег ему руки, что пришлось прихватить его грязным носовым платком. — Мне не повезло. Оказался в конце очереди, и, когда на меня взвалили последний ящик с патронами, оказалось, что на бакшиш еще остался ящик с осветительными ракетами. Офицер посчитал, что я смогу прихватить и его. И еще, понимаешь, остряк-самоучка, прибавил, мол, коробочка-то совсем легонькая. Ну а я, понимаешь, такой безрукий, решил, что мне и одного ящика за глаза хватит, и решил выбросить второй, как только случай подвернется. А тут как раз идет по ходу сообщения мистер Созерн и как увидел меня, навьюченного, как ишака, и заебанного на всю голову, давай орать и крыть всех подряд тыловиков. Выкинь, орет, их на хер. Но я отверг столь радикальные меры. Тогда он грит, мол, дай сюда этот сраный ящик! Вижу, его прям так и распирает, ну и отдал ему ящик с патронами, он из двух потяжелее был. А он так и бросился в голову колонны, в одной руке трость, в другой — ящик с патронами. Скажу вам, капрал, нравятся мне эти молодые добросовестные офицеры.

— Он хороший парень, этот мистер Созерн, — заметил Уильямс с гримасой великой скорби на лице.