Интимные места Фортуны - [27]

— Вот девиз полка, — сказал плотник, поднимая один из крестов, на котором были тщательно выполнены эмблема и девиз. — Это на латыни, а означает: «Куда ведет слава».

Берн взглянул на него с иронической усмешкой.

— А ты просто мастерски владеешь кистью, Хеммингс, — проговорил он, чтобы скрыть свои мысли.

— А как же. Я прям горжусь своей работой. Долго, конечно, не продержится, краска — дрянь, да и дерево слабое. Но и с такими можно поработать.

— А не сходить ли нам в машинный парк? — предложил капрал.

— Я готов, капрал, — откликнулся Берн, и они оставили Хеммингса наедине с его работой.

— Не очень-то воодушевляет сидеть тут рядом с кучей деревянных крестов, — проговорил капрал, когда они вышли на улицу.

— А что такого? — беззаботно отозвался Берн. — Вы считаете, что каменные были бы лучше?

— Как только повидаем квартирмейстера, можно будет поискать место для постоя, — переменил тему Джонсон. — Там бросим вещи и пойдем осмотреть городок. До утра я ему не понадоблюсь.

— Надеюсь, нам удастся найти местечко, где можно выпить, — сказал Берн. — Почему нам не выдают пайковый ром каждый вечер или бутылку пива к обеду? Французы получают вино. Когда шли через Мазенгарб, видели вы магазин с бутылками «Клико» и «Перье Жуэ» в витринах и надписью: «Reservee pour les officiers»?[39] Вот блядство! Половина из них даже не разбирает, пьют они шампанское или сидр. А мы должны довольствоваться дрянью, что подают нам в бистро.

— Я в винах ничего не смыслю, — с достоинством ответил Джонсон. — Иногда, когда дома выводил свою девчонку развлечься, мы заходили в отель — респектабельное место, понимаете ли, — и приходилось заказывать бокал портвейна с бисквитами. Портвейн и бренди хороши от колик в животе, хорошо крепят. У меня в записной книжке есть фотография моей девчонки. Вот, гляньте. Любительский снимок, конечно, не очень хороший; и солнце было ей в глаза. Как вы считаете, хорошенькая она?

— На редкость хороша, — ответил Берн, который умел при случае польстить людям. Да он и вправду считал, что такая может привязать к себе. Но они уже подошли к машинному парку, и Джонсон спрятал фотографию в карман и застегнул его. Здесь не было ни квартирмейстера, ни транспортного офицера, так что они пошли осматривать строения, и Берн погладил нос серой лошадки, которая таскала двуколку офицерской столовой. Он ощущал некоторую вину перед ней. Двуколка офицерской столовой обычно на марше шла перед тележкой для пулемета Льюиса, которую помогал тащить Берн. И на подъемах, если офицер был отвлечен другими делами, Берн цеплял свою веревку к двуколке. Лошадь не держала зла на него, вела себя как истинная леди, как будто знала, что бывали времена и похуже. А вот мулы не подвигали его к таким сантиментам, они представлялись ему этаким символом современной войны: абсурдные, упрямые, злопамятные животные. Между тем не оставалось ничего другого, как тащиться назад на склад снабженцев, и на этот раз они застали там квартирмейстера. Тот, поговорив с младшим капралом, дал ему записку к мэру городка, и они пошли искать его. Мэра тоже не было на месте, но капрал в конторе взял дело в свои руки, а когда собрался идти на полдник, позвал их и по дороге показал места для расквартировки на боковой улице. Следовало снова прибыть в контору мэра и доложить, что все в порядке. Тоненькая женщина лет сорока с измученным лицом была единственным жителем этого дома, она отложила свои занятия на кухне, чтобы проводить их в свободную комнату. Берн обратил внимание на хорошо вымытые полы.

— Mais c’est tout ce qu’il y a de plus commode, madame[40], — сказал Берн и принялся энергично развивать перед ней проект приготовления более-менее изысканных блюд.

— Mais, monsieur, l’encherissement est tel…[41]

Он не стал отрицать, полагаясь на ее любезность, вертелся ужом, и после нескольких предложений ему пришлось оставить все на ее усмотрение, настояв только на бутылке хорошего вина, например «Барсак», по ее выбору. И он дал ей несколько банкнот для производства закупок.

— O-la-la, — воскликнула она с изумлением.

— Что она сказала? — поинтересовался Джонсон.

— По-французски это вроде как «боже мой», — ответил Берн, засмеявшись.

Они проследовали за ней на кухню. Она прибирала волосы и повязывала на голову платок, чтобы не надевать шляпку, а они пока вышли во двор и осматривали овощи в маленьком огороде, что располагался в дальнем конце участка. И тут послышался знакомый звук, хотя здесь он казался особенно странным: долгий вой летящего в небе снаряда и взрыв на окраине городка. Женщина с корзинкой в руках вышла из дома, подняла голову и очень долго глядела в небо, словно прикидывая, будет ли дождь. И снова послышался воющий звук снаряда.

— Ah, des obus![42]— спокойно произнесла она и отправилась по своим делам.

— Подумать только, эти французы живут при войне годы и годы, — сказал Джонсон.

— Пора бы уж привыкнуть, верно? — отозвался Берн. — Порою мне кажется, и мы ничего другого никогда не знали. Все кажется ненастоящим, а все, что раньше было настоящим, просто стерто из памяти. Мы сидим тут и думаем об Англии. Множество людей сидит и вспоминает свое детство. Все это в прошлом, невозвратно, но мы сидим и вспоминаем, чтобы забыть настоящее. Девятерых из нас бомбой стерло с лица земли лишь сегодня утром, как раз напротив нашего окна, а мы уже забыли об этом.