Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд - [25]

А уж когда брата не стало… Он превратился в маньяка, который жаждет чужой крови. Он обвинял в его смерти чуть ли не весь мир. Другого такого близкого человека он, похоже, найти себе уже не мог… ты понимаешь, в каком смысле, да?

— Да, — тихо сказала я.

— Вот, и от этого он мучался всю свою жизнь. Впрочем, возможно, это не больше, чем слухи, так что относись к этому соответственно.

Рассказывая о брате Ленина, Крупская вспомнила и такой эпизод:

«Брат был естественником. Последнее лето, когда он приезжал домой, он готовился к диссертации о кольчатых червях и все время работал с микроскопом. Чтобы использовать максимум света, он вставал на заре и тотчас же брался за работу. «Нет, не выйдет из брата революционера, подумал я тогда, — рассказывал Владимир Ильич, — революционер не может уделять столько времени исследованию кольчатых червей». Скоро он увидел, как он ошибся».

Конечно, можно было бы только посмеяться над этим признанием Ленина, если бы… Если бы он так думал тогда по своей наивности. Так ведь нет, так рассуждал не наивный человек, а — практичный до сумасшествия.

Даже смерть брата для него в первую очередь была как бы очередной ступенькой в его революционной борьбе.

В сущности, об этом, если внимательно вчитаться, пишет и сама Крупская:

«Судьба брата имела, несомненно, глубокое влияние на Владимира Ильича. Большую роль при этом сыграло то, что Владимир Ильич к этому времени уже о многом самостоятельно думал, решал уже для себя вопрос о необходимости революционной борьбы.

Если бы это было иначе, судьба брата, вероятно, причинила бы ему только глубокое горе или, в лучшем случае, вызвала бы в нем решимость и стремление идти по пути брата. При данных условиях судьба брата обострила лишь работу его мысли, выработала в нем необычную трезвость, умение глядеть правде в глаза, не давать себя ни на минуту увлечь фразой, иллюзией, выработала в нем величайшую честность в подходе ко всем вопросам…»

О его честности, конечно, можно было бы поспорить, но к ней мы вернемся чуть позже.

А пока стоит наконец сказать несколько слов и о самой Крупской.

Открытый крупный лоб, неровные зубы, губы, выдвинутые вперед, большое, одутловатое лицо, крупный нос, неряшливо причесанные волосы, глаза навыкате, тяжелые мешки под глазами… В общем, приятного в ней было мало.

* * *

Писательница Лариса Васильева, которая написала интересное художественно-публицистическое исследование о судьбах женщин, которым выпала судьба быть женами «вождей», так рассказывала о ней самой и ее родителях:

«Елизавета Васильевна Тистрова не глупее других. Она не преувеличивала и не преуменьшала своих возможностей — смотрела правде в глаза. Сирота. Воспитанница Института благородных девиц для сирот, детей офицеров. О какой блестящей партии можно мечтать, оказавшись в Виленской губернии на роли гувернантки в богатой семье?

И все же хорошенькая, умная, образованная, уравновешенная, поэтичная, мастерица на все руки, умелица вести беседу, она привлекла внимание перспективного молодого человека. И сама влюбилась. Константин Игнатьевич Крупский хоть и беден, но с хорошим образованием — Кадетский корпус окончил. И собой хорош.

Елизавета Васильевна, как любая нормальная женщина, всегда была готова к спокойной, добропорядочной семейной жизни. Хотела детей. Приготовилась жить за мужем, как за каменной стеной.

Сначала все было отлично: Крупский получил должность начальника уезда в Гроеце. Это Польша. Четыре года прошли благополучно, если не считать обычных служебных хлопот, без которых не обходится ни одна человеческая жизнь, а также увлечений Константина Игнатьевича революционно-демократическими идеями.

Однако эти две «мелочи» внезапно слились и выросли в большую неприятность: в 1872 году Крупский, замеченный в нежелательных симпатиях, был уволен со службы с приговором «за превышение власти». Лишь через восемь лет мытарств и прошений несправедливый приговор был снят.

Семья Крупских, наскитавшись по разным городам, когда Константину Игнатьевичу разрешили жить в столицах, поселилась в Петербурге. Бедность. Черные лестницы. Грязные дворы.

Надежда, единственная дочь Елизаветы Васильевны и Константина Игнатьевича, родившаяся в 1869 году, росла в атмосфере родительской любви и нежности…

Желая развить в дочери полноценное мышление, соответствующее требованиям времени, а также дать ей хорошее образование, родители определили Надю в одну из лучших школ России — гимназию княгини Оболенской. Это было частное, но не коммерческое предприятие, а идейное дело, созданное энтузиастами-народниками 60–70 годов. У Оболенской учились разные девочки: аристократки, купеческие дочки, дочки революционных разночинцев. Многие девочки мечтали посвятить себя идеям служения народу. Эти идеи жили в наставлениях учителей гимназии, они носились в воздухе, преподнося девочкам первые примеры…

Елизавета Васильевна, мать Нади, по характеру не склонная к политике, не жаждала быть задействованной в революционных делах, но все случившееся с ее мужем касалось и ее ребенка. Овдовев в 1883 году, она со смесью страха и надежды наблюдала, как четырнадцатилетняя дочь была взята под опеку революционеров. Очень известный в революционных кругах Николай Исаакович Утин, один из руководителей русской секции Первого Интернационала, появился в доме Крупских вскоре после смерти Константина Игнатьевича, понял положение бедной семьи и помог Наде получить первый в жизни частный урок».