Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд - [23]

К сожалению, почти такую же требовательность мы предъявляли не только к студенческим головам, но и к мозгам тех рабочих, с которыми мы уже тогда стремились завязать регулярные сношения, группируя их в определенные пропагандистские кружки. Вспоминая, как терзали мы наших первых друзей из рабочего класса «сюртуком» и «холстом» из первой главы «Капитала», я и по сие время чувствую немалые угрызения совести.

Моя первая встреча с Владимиром Ильичем состоялась на квартире 3. П. Невзоровой при его докладе в нашем кружке на тему «О рынках». В этом докладе Владимир Ильич блеснул перед нами таким богатством иллюстраций статистического характера, что я испытал своего рода неистовое удовольствие, видя, какое грозное оружие дает марксизм в познании нашей собственной экономики.

За обнаженный лоб и большую эрудицию Владимиру Ильичу пришлось поплатиться кличкой Старик, находившейся в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом молодой энергией. Но те глубокие познания, которыми свободно оперировал этот молодой человек, тот особый такт и та тактическая сноровка, с которыми он подходил к жизненным вопросам и к самым разнообразным людям, все это прочно закрепляло за ним придуманную нами кличку.

Освоившись в нашей среде, Владимир Ильич не замедлил революционизировать наши порядки. Он прежде всего потребовал перехода от «переуглубленных» занятий с небольшими кружками избранных рабочих к воздействию на более широкие массы пролетариата Петербурга, т. е. перехода от пропаганды к агитации. С этой целью он объединил в Петербурге все марксистские рабочие кружки в один «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Один из членов рабочих кружков Петербурга Василий Шелгунов так описывал свои первые встречи с Лениным:

«К приезду Владимира Ильича в 1893 году в Петербурге уже существовала марксистская группа, причем интеллигенция и рабочие группировались каждые отдельно.

Я в то время ходил на занятия к студенту-технологу Редману Борисовичу Красину. В один из моих приходов к Красину он мне заявил, что приехал очень интересный человек, волжанин, который хочет со мной познакомиться. Я, конечно, изъявил согласие. И мы с Германом условились, что он мне сообщит, когда к нему прийти. В назначенный день я пришел к Герману Борисовичу. Минуты через три туда же пришел и Владимир Ильич. Мы обменялись двумя-тремя словами, что-то по поводу одной из вышедших недавно книжек, и Владимир Ильич пригласил меня к нему зайти.

Недели через две или три я отправился к Ильичу в Казачий переулок.

Он встретил меня со словами:

— Вот кстати пришел, у меня есть интересная книга.

И тут же показал мне книжку, которая, как я увидел, была написана на немецком языке. Я сказал Владимиру Ильичу, что немецкого языка не знаю. Он ответил:

— Ничего, будем читать по-русски.

Книжка называлась «Промышленные синдикаты, картели и тресты» Бруно Шёнланка. На чтение этой книжки Владимир Ильич затратил около трех часов. По прочтении ее стал задавать мне вопросы. И когда он их задавал, а на некоторые вопросы требовал письменного ответа, я увидел, что он читал эту книжку не с пропагандистской целью, а для того, чтобы меня на этой книжке испытать.

В особенности стало ясно, когда он спросил:

— А сколько здесь в Петербурге среди ваших знакомых таких рабочих вот, как вы?

Я ему назвал товарищей по центральному кружку, он тут же попросил, чтобы я его с ними познакомил.

Владимир Ильич с первых же шагов старался основательно изучить всю нашу организацию. Он охотно ходил на кружки и пытливо присматривался к каждому рабочему-революционеру.

В 1894 году уже среди нас, рабочих, ставился вопрос о наиболее целесообразном распределении сил по заводам, т. е. если на каком-нибудь заводе не было нашего человека, а завод был крупный, то мы старались туда определить кого-нибудь из наших товарищей, чтобы на всех крупных заводах было хотя бы по одному нашему человеку».

* * *

А вскоре Владимир Ульянов съездил за границу. «Познакомлюсь там с Плехановым», — радостно говорил он матери накануне поездки. Был радост­ный — первый раз за границу. Товарищи собрали ему денег.

«Вернулся с большим красивым чемоданом», — рассказывает Вечтомова.

Дома решили, что он привез всем подарки, а оказалось…

«Чемодан быстро распотрошили. В двойном дне он привез уйму нелегальной литературы. Но то, что таможенники ничего не обнаружили, еще не говорило об удаче. Это могло быть уловкой, чтобы проследить связи.

За Владимиром Ильичем серьезно следили. Он замечал это. И, смеясь, рассказывал:

— Никак не мог отвязаться от одного шпика. Кажется, ускользнул от него — нет, вижу, он в подворотне. Я быстро вбежал в подъезд и через стекло двери смотрю, куда он ринется. Уселся в кресло швейцара. Мне все видно, а ему меня — нет. А какой-то человек спускается с лестницы и с удивлением смотрит на «швейцара», покатывающегося со смеху.

Все-таки сын был арестован.

В Москву приехала и позвонила в двери квартиры… худенькая девушка с тяжелой светлой косой. Что-то в ее лице, в тонких руках показалось не то знакомым, не то родственным. Может быть, складка чуть припухших губ. Что-то было в ее глазах, когда она заговорила с ними о Владимире, отличавшее от остальных его друзей-женщин. Мать взглянула на молоденькую учительницу пристальнее.