Интервью, взятое у собаки - [2]

— Лохматый, как ты относишься к людям? — спросил я.

— Откровенно? — прочел я в собачьих глазах.

— Ну да.

— Не обидитесь? — мне показалось, что пес ухмыльнулся.

— Нет… я-то не обижусь, а вот твой… ваш друг… — я кивнул на Лохматого Мужчину. — Он ведь тоже человек…

Пес замотал головой: — Он не человек… а мой друг.

Судя по выражению лица Лохматого Мужчины, ответ пришелся ему по душе, а вот я почувствовал себя совсем одиноким.

Пес заскучал, потерся мордой об колено человека. Тот сразу встал, натянул на себя свою дерюгу и снова сел. Я обратил внимание на грязную торбу у его ног. Мне показалось, что торба шевелилась, что в ней торкается кто-то, быть может, дитя Лохматого Мужчины. Рассеянно блуждающий взгляд наткнулся на маленькую опрятную могилку неподалеку от нас. Она была величиной с эту самую торбу, а надгробье — непомерно большое. Я подумал, что эта глыба отягощает могилку: камень на детской могилке должен быть поменьше… как само дитя… И вообще, почему бы не отвести отдельное место для упокоения детских, рано отлетевших душ? А здесь над маленькими, чуть не сказал «пухленькими» могилками надзирают большие могилы взрослых и старых, стесняют их свободу, неволят, тогда как заточенным в них детским душам, быть может, хочется… ну, поиграть, побаловаться…

Я снова уставился на рваную шевелящуюся торбу, уже почти уверенный, что в ней заключено дитя, чадо Лохматого Мужчины, чья голова торчала из большой дерюжной торбы.

Если бы не взлаял пес — густо, зычно, я бы не скоро пришел в себя.

— Ваше отношение к людям, — торопливо проговорил я.

Пес зарычал. И я понял это как: «Люди взбесились».

— Но ведь бешенство — собачья напасть…

— Взбесившийся человек хуже собаки… С нами это случается редко, а вот вы… Вдруг, взбеситесь целой страной и набрасываетесь на другую страну… Люди ниспосланы на землю в наказание… — угрюмо прорычал пес. — Вы и нас обманули…

— Мы?

— Да, — пес ощерил пасть. — Мы ведь волчьего племени. Слышишь, человек — волчьего! А вы стали скармливать нам объедки, привадили, приручили и бросили на произвол судьбы. Вместо молчания и воя мы научились лаять. Вот и долаялись, догавкались. Волчья порода обратилась в сукиных детей…

— Выходит, алчность вас сгубила.

— Да уж, позарились на подачки, что верно, то верно… Ради сахарной кости привадились к человеческому жилью и превратились в собак. А настоящие волки и поныне царствуют в горах. Cреди них не сыщешь выродков — волк, он и есть волк. Шкура одного волка стоит всех собак на свете!…

Помолчал. Из его глаз потекли слезы. Всплакнул, потом утер слезы о лохматую шевелюру своего друга, вскинул морду и взвыл разок-другой. Мужчина погладил пса по голове, прижал к груди. Они обнялись по-собачьи, потому как люди так не обнимаются.

Эта сцена тяжело подействовала на меня.

Неподалеку шныряла свора бродячих собак. Их первым заметил Гыллы Кёпек, но, похоже, взял себя в руки, вернее, в лапы — принял невозмутимый вид. Но когда от своры донесся лай и лаявший кобель подступил поближе, Гыллы Кёпек молнией сорвался с места. Собачья компания вмиг исчезла в сумрачной тени сосен. Погодя наш пес вернулся, приосанился и застыл возле своего друга как изваяние.

В тусклых глазах Лохматого Мужчины прибавилось света, он явно гордился своим четвероногим другом. В ответ собака завиляла хвостом. Я даже позавидовал их дружбе.

Воцарилось молчание.

Тишину нарушил Лохматый Мужчина — друг собаки.

— Откуда ты знаешь собачий язык?

— В инязе учусь.

— Придет время и собачий язык станет самым употребительным.

— Это почему же? — вскинулся я.

— Ты еще молод. — Лохматый Мужчина облокотился о плиту. — Придет

время — весь мир заговорит по-собачьи… Помяни мое слово.

— С какой стати? Ты же человек…

— Люди обращаются друг с другом, как собаки… Разве не так?… Им и язык нужен соответствующий…

Его логика огорошила меня. Он почувствовал это.

— Да, да, мир к этому идет. Глядишь, собачий язык станет общим для всех…

В глубине души я не мог не признать резонность его предположений, но не сдавался и решил перевести разговор на мохнатого респондента:

— Ты откуда родом-племенем?

Пес покосился на меня и вроде как пожал плечами:

— У нас такого учета не ведут.

— А себя щенком помнишь?

— Как это? Я себя щенком не видел. Других — да, а себя — нет.

— Ну, ладно. А как вообще живется? Какая твоя житуха?

— Собачья…

— Скажи-ка мне, а может шайтан вселиться в собачью душу?

— Шайтан с нами не водится. Может, брезгует. Он больше с людьми знается.

— Кто тебя больше всех боится?

— Кошка.

— А ты кого боишься?

— Человека.

— А ты? — Я адресовал вопрос Лохматому Мужчине.

— Я как моя псина — человека боюсь.

— А тебя кто боится?

— Никто, — мужчина потупился.

— Стало быть, вы оба боитесь людей?

Закивали. Пес посмотрел на Мужчину.

— Он пуще меня боится.

— Почему?

— Ведь он и человеческий язык знает. На свою беду…

— Неужели у тебя нет друзей среди людей? — спросил я у Мужчины.

— Не-ет… Изверился я… Ну их!…

— А у тебя — среди собак? — спросил я у пса.

— Не-ет… опостылели они мне…

Вот ведь как — каждый невзлюбил себе подобных.

Пес придвинулся ближе к человеку, прижался к нему. Их тепло смешалось, человечье и собачье, и человек почувствовал, что в воздухе похолодало.