Интервью с вампиром - [18]

Это означало, что новости неминуемо разойдутся по всему берегу. Я верил, что местные жители не поддадутся панике и не попытаются расправиться с нами в припадке истерии, но дело могло обернуться иначе, и у меня не было ни малейшего желания рисковать. Я поспешил домой сообщить Лестату, что игра в плантаторов закончена и нам придется навсегда распроститься с Пон-дю-Лак и переехать в город.

Как вы понимаете, ему такой оборот событий совершенно не понравился. Его отец тяжело болел, дни старика были сочтены. Да и вообще, он не собирался бежать от каких-то там жалких рабов.

«Я прикончу их всех, – холодно заявил он, – по три-четыре человека за ночь, – на это не уйдет много времени. Остальные сбегут сами, и все обойдется».

«Ты сошел с ума, – ответил я. – В конце концов, я требую, чтобы ты убрался отсюда».

«Ты требуешь, чтобы я убрался! Ты! – Лестат ухмыльнулся. Он распечатал колоду красивых французских карт и строил из них замок на столе в гостиной. – Ты – жалкий трусливый вампир, ты рыскаешь по ночным аллеям в поисках крыс и кошек, часами пялишься на пламя свечи, точно на икону, бродишь, как лунатик, под проливным дождем, воняешь, как древний сундук с ветхим тряпьем. Ты заслужил почетное место в зоопарке, в одной клетке с шимпанзе и орангутанами».

«Побереги свое красноречие для другого случая, – сказал я. – Достаточно того, что твоя глупость и жадность навлекли опасность на нас обоих. Если б не ты, я мог бы спокойно жить в часовне, и пускай бы дом превратился в груду развалин. Мне плевать на него! – Я нисколько не покривил душой. – Но хотел бы я посмотреть, как ты проживешь без роскоши, которая тебе раньше и не снилась. Ты превратил бессмертие в кучу хлама, и, восседая на ней, мы и впрямь выглядим полными идиотами. Но довольно споров. Сходи проведай отца, посмотри, в каком он состоянии и сколько еще продержится. Ровно столько, и ни днем больше, я разрешаю тебе оставаться здесь, и только при условии, что рабы не попытаются напасть на нас!»

Он сказал, что, если мне так этого хочется, я сам могу проведать старика, ведь именно мне так подходит роль созерцателя. Я не стал с ним препираться и пошел. С первого же взгляда я понял, что старик умирает, и мне стало не по себе. Я более или менее легко перенес смерть матери, тем более что это случилось днем: ее нашли сидящей рядом с коробкой для шитья во дворе. Казалось, она не умерла, а уснула. Теперь же мне пришлось наблюдать медленную агонию умирающего человека в полном сознании. Я искренне полюбил старика – он был добрый, простой и нетребовательный. Днем он слушал пение птиц в саду или дремал в кресле на галерее, согретый лучами теплого солнца Луизианы. По вечерам он ужинал с нами, с радостью принимал участие в разговоре, о чем бы ни заходила речь. Его любимым развлечением были шахматы. Лестат, правда, никогда не играл с ним, зато я – довольно часто. Я помню, как он аккуратно ощупывал каждую фигуру перед ходом; точность, с которой он умудрялся запоминать позицию на доске, меня поражала. В тот вечер, когда я вошел в спальню, он лежал и задыхался. Лоб у него был мокрый, горячий, на простынях темнели пятна пота. Он громко стонал и молил Бога послать ему смерть. Я стоял на пороге и смотрел на него, и вдруг из соседней комнаты донеслись звуки музыки. Оглянулся и увидел Лестата за спинетом. Я подлетел к нему, в ярости с силой захлопнул крышку, едва не прищемив ему пальцы.

«Ты не будешь играть, когда твой отец умирает!» – закричал я.

«Черта с два! – ответил он. – Если захочу, буду играть на барабане!» – Он вытащил из серванта серебряное блюдо и принялся колотить по нему ложкой.

Я просил его прекратить, мне пришлось даже применить силу. Мы снова начали препираться, но вдруг замолчали, услышав жалобный голос старика. Он звал сына. Он хотел поговорить с Лестатом, прежде чем умрет. Я сказал Лестату, что надо выполнить эту, возможно последнюю, просьбу отца, но услышал в ответ: «Даже не подумаю! С какой стати? Я и так слишком долго заботился о нем. С меня хватит». Отведя таким образом душу, он достал из кармана маленькую пилочку для ногтей, уселся на кровати в ногах у старика и занялся своими длинными, острыми ногтями.

Между тем у меня вдруг появилось отчетливое чувство, что вокруг дома собрались рабы. Через секунду я уже не сомневался: они окружили здание со всех сторон, тихо переговаривались друг с другом, заглядывали в окна и прислушивались. Несколько раз мне уже приходилось сталкиваться со странным и недоверчивым отношением некоторых чернокожих, но впервые их собралось так много и они выступали столь открыто. Не придумав ничего лучше, я позвонил в колокольчик. Я решил вызвать Даниэля – раба, выполнявшего обязанности надсмотрщика. Он жил в коттедже неподалеку от дома. В ожидании его прихода я ходил по комнате и слушал разговор отца и сына в спальне. Лестат, скрестив ноги, сидел на прежнем месте и как ни в чем не бывало продолжал заниматься ногтями.

«Все из-за школы, – слабым голосом сказал старик. – Я знаю, что ты ничего не забыл и не простил… Что я могу сказать в свое оправдание?» – в отчаянии простонал он.