Интервью с самим собой - [12]

О своём таланте сегодня трудно что-либо сказать. У меня большой режиссёрский опыт. Каждый раз, когда я выпускаю новый спектакль, невозможно вычислить, где здесь талант, а где просто опыт.

Но было время, когда у меня не было никакого опыта. Меня назначили главным, и мне надо было доказать, что я возглавил театр, потому что талантлив.

Я бросился осуществлять свои замыслы. Одним из первых моих спектаклей была театрально-музыкально-поэтическая композиция «Про нас». Спектакль был нафарширован отрывками из пьес, «героическими» сценами о строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, «умными» стихами и песнями. Что-то подобное делал Любимов, и мне хотелось первым же моим спектаклем показать, что я иду в ногу со временем, что я из плеяды «шестидесятников», что мой театр будет театром «страстной гражданственности». Наверно, это было малохудожественное представление, но красноярцы ничего подобного не видели. К нам «повалила» молодёжь, студенты красноярских вузов и училищ. В главной газете Красноярского края, а за тем и в союзном журнале «Театральная жизнь» появились положительные рецензии на этот спектакль. Я убедился, что я талантлив! Не буду перечислять все «смелые» спектакли моей режиссёрской «молодости». Я уверенно вёл за собою театр. Вместе со мною ставил замечательные спектакли мой товарищ Геннадий Опорков. О каждом нашем новом спектакле появлялись рецензии в союзных журналах «Театр» и «Театральная жизнь». Очень скоро, несмотря на то что в городе был главный театр – Театр драмы имени Пушкина, я стал в Красноярске режиссёром номер один. Мне поручали делать все «государственные» концерты – к годовщине Великой Октябрьской революции, ко дню памяти Ильича Ленина. Когда я делал ленинский юбилейный концерт, то до того обнахалился в своей «смелости», что вместо портрета вождя, который должен был украшать сцену, потребовал соорудить во всю сцену огромный орган. Партийные товарищи были в недоумении. Почему не портрет Ленина, а орган? Я объяснял, что портретом никого не удивишь, что Ленин любил музыку, что Ильич очень любил аппассионату Бетховена, что перед тем, как начнётся «ленинская сцена», выйдет органист и заиграет аппасионнату. Под эту музыку появится «Ильич», он о чём-то задумается, будут аплодисменты, потом начнётся сцена. Я убедил партийных товарищей, и театр соорудил этот сверкающий алюминием «орган», затратив на его создание огромные средства. Но дело «государственной значимости». Жалеть денег нельзя.

К этому времени я уже был «широко известен в узких театральных кругах». К нам приезжали из Москвы критики, директора столичных театров в поисках талантов, киношники с той же целью. Так из театра увели на сьёмки фильма Колю Олялина, после чего он стал кинозвездой советского периода. Потом то же самое произошло с Ларисой Малеванной. Вскоре пришёл и наш с Опорковым черёд быть востребованными в Москве и Ленинграде. Но об этом потом. А пока я купался в волнах признания моего «таланта». Мне предложили поставить спектакль в «главном театре» Красноярска – театре им. Пушкина. Я принял предложение с условием, что для моего спектакля (я ставил «Миллионершу» Б. Шоу) понадобится симфонический оркестр и балет. Вот что делает упоение от успехов! Об этом я могу судить теперь, но тогда… Симфонический оркестр наняли в Театре музыкальной комедии, балет – в Институте культуры – студентов хореографического отделения. Музыку для спектакля писал красноярский композитор. Героиню играла главная актриса театра – жена главного режиссёра. Моя миллионерша была облачена во фрак, обтягивающие ноги лосины и высокие сапоги – что-то вроде жокея или светской наездницы. В руках у неё был стек, которым она шлёпала себя по бёдрам, размахивала и руководила всеми и всем. Гремела музыка, балет танцевал то в образе «угнетённых» швеек, то в образе непутёвых девок, то ещё чёрт знает кого. Это было невиданное для Красноярска зрелище. Билеты на спектакль были распроданы на целый месяц вперёд, хотя дирекция взвинтила на билеты цены. Это было вершиной моего успеха. Теперь мне кажется, это было верхом режиссёрского безумия. Не знаю, долго ли существовал этот спектакль в репертуаре театра. Я умчался в Москву. Меня пригласили поставить спектакль в московском театре имени Гоголя. В то время в театре играл знаменитый Чирков, другие известные актёры. Театру нужен был спектакль-бомба. Для его осуществления пригласили из далёкого Красноярска меня. Вот они – признание и известность, которые кружат голову молодым режиссёрам! В театре Гоголя я ставил мольеровского «Дон Жуана». Спектакль опять был «масштабным». Молодой талантливый, теперь известный театральный художник Боровский поставил на сценический круг два огромных полуцилиндра, которые при вращении круга открывали то одно, то другое место действия. Я снова нафаршировал спектакль мольеровскими интермедиями из других его пьес. Молодые актрисы исполняли роли искусительниц Дон Жуана, который напоминал современного, по тому времени парня. Боровский придумал красивый плакат: то ли статуя, то ли Дон Жуан в стиле старинной графики.

Я попросил «осовременить» плакат, и Боровский прилепил к нему пачку «Мальборо». Когда я увидел этот плакат, то не обнаружил на нём своей фамилии. Вместо неё крупными буквами стояло: «Главный режиссёр театра…». Премьеру играли не в театре Гоголя, а в Академическом Малом театре Союза ССР! Теперь, когда я смотрю спектакли современных «модных» режиссёров, я вспоминаю этот спектакль. Несколько лет спустя я смотрел «Дон Жуана» у Анатолия Эфроса. Это был спектакль с очень скупыми выразительными средствами. «Малобюджетные» декорации, никаких интермедий и прочих включений. Всё сосредоточено на игре актёров. Это был великолепный спектакль. По своей собранности, лаконичности, внутреннему миру и энергетическому заряду актёров я и сегодня ни один современный спектакль не могу поставить в один ряд со спектаклем Эфроса. Когда я его смотрел, у меня горели щёки. Я не мог не сравнивать спектакль Эфроса с тем моим московским «Дон Жуаном». Во мне произошла переоценка ценностей. Я поставил ноль своему «таланту». Я опустился с поднебесья славы, я грохнулся лбом о реальную действительность.