Интервью о морском змее - [13]

Я не поседел в эти минуты только потому, что уже давно был седым.

Когда Нолли несколько пришла в себя, змей отплыл от нас на сравнительно далекое расстояние.

— Нолли! Вы сейчас спуститесь в каюту и наденете ваш купальный костюм. Вы поняли меня? Ваш купальный костюм. Это необходимо. Все может случиться.

Нолли боязливо оглянулась, измерила глазами расстояние до винтовой лестницы в каюты и тихо сказала Уолшу:

— Я боюсь без вас.

— Не бойтесь ничего и никого, пока я жив, но не могу же я, Нолли…

Глаза Уолша блестели, как у волка, загнанного собаками.

Не возражая больше, побледневшая и оттого ставшая еще прекраснее, Нолли почти побежала переодеваться.

Она вернулась не более, как через две минуты. Думаю, это — рекорд для женщины.

Бедная Нолли! Я всегда вспоминаю ее в эти мгновения, как она, лишившись воли и трепеща от ужаса, явилась в своем черном обтянутом трико, к которому была прикреплена пышная желтая юбка, не доходившая ей до колен. Ее подкашивавшиеся ноги выходили из нее, как стебель выходит из чашечки речной лилии.

Словно в пространство, Уолш бросил слова:

— Или теперь, или никогда…

— Знаете, Нолли, морской змей, по-моему, гораздо больше похож на вас, чем на меня, — проговорил вдруг Уолш. И покраснел.

Нолли почти присела на корточки от такого оскорбления.

— Во всяком случае, характером! — добавил он хладнокровно, обмахиваясь носовым платком.

Она пыталась что-то сказать, но глаза ее беспокойно следили за чудовищем, которое снова приближалось к «Эклипсу».

Хотя я весь обратился в зрение, но слух мой отчасти улавливал разговор.

— Чарли! Я отчаянно боюсь. Милый Чарли! Спасите меня…

Она повторяла имя Уолша с лаской и с незабываемой нежностью, обвив своими руками его шею.

Уолш, казалось, издевался над бедняжкой.

Поглядывая на этого проклятого зверя, который, по-видимому, решил-таки нас захватить живьем, он жестко сказал:

— Вы чудесно ведете себя, Нолли, в минуту опасности. Я предпочел бы, чтобы вы всегда так держались со мной.

В этих словах звучала явная насмешка.

Несколько возмущенный, я сделал шаг по направлению к Уолшу, как вдруг она, осыпая его поцелуями и почти лежа в его объятиях, воскликнула:

— Чарли! Вы всегда хотели, чтобы я была вашей женой. Чарли, я буду вам верной, послушной женой, только спасите меня…

Уолш, вероятно от изумления, поднял обе руки. Нолли, потеряв равновесие, чуть не упала на свернутые канаты.

Не знаю, как держались бы на ее месте женщины другой национальности, — вероятно, одинаково, разве только испанка произнесла бы свое надменное: «corazon de monteса» — «сердце из сливочного масла!». Но то ведь испанка, с ее воспитанием на корриде! Что касается меня, то мое сердце действительно превратилось в масло, растаявшее масло.

Я видел эту сцену краем глаз, наблюдая поведение бесновавшегося около яхты зверя, но внезапно он снова повернулся к нам спиной и столь же стремительно умчался вдаль. Вскоре он почти скрылся из глаз. Может быть, он был сыт?

Уолш отнес Нолли в каюту на руках.

Когда он вернулся, я понял по его глазам, что он безропотно согласится даже быть съеденным морским змеем, лишь бы его в эти минуты оставили в покое. Он ушел на корму, и там, засунув руки в карманы, стал насвистывать «Джонни — горячие ладони».

Байрон сказал, что никто не любит быть обеспокоенным во время обеда или любви. Я могу к этому прибавить, что поцелуй — нечто вроде землетрясения: сила его измеряется не только продолжительностью.

Вынув записную книжку, — в ней заключено сердце ученого во время путешествия, — я принялся набрасывать для Хэрста изображение змея, отмечая его размеры. Я так погрузился в свое занятие, что не заметил, как на мое плечо опустилась рука Уолша, и его голос прозвучал над самым ухом:

— Вы понимаете, я не идиот, и как бы я ни любил Нолли, я не мог тогда забыть про то, что у меня на руках пятьдесят четыре дела. И все-таки целый год я был занят этим проклятым морским змеем. Теперь я, наконец, свободен… Поздравьте меня. С сегодняшнего дня Нолли — моя невеста.

С опаской поглядывая на горизонт, я сжал его руку. В моей груди шевельнулось было забытое чувство горечи, но морской змей его заглушил.

— На этот раз я поставил на своем! Я показал ей живого морского змея!

— По-видимому, женщину надо испугать, чтобы поставить на своем, — ответил я меланхолически.

Это была единственная колкость, сказанная мною Уолшу.

— Да, очевидно, это последнее средство, — простодушно подтвердил он.

И прибавил, помолчав:

— Это средство стоит мне пятьдесят тысяч долларов, а вместе с диссертацией… — Он махнул рукой.

Я изумленно посмотрел на него.

— Разве только я сумею продать за четверть цены эту дьявольскую машину какой-нибудь кинофабрике… Помните, я рассказывал вам про своего разорившегося друга Блистона, сшившего мне тот самый фрак…

Уолш передернул плечами.

— Блистон заработал на этом крокодиле чистоганом тридцать тысяч, хотя самая идея принадлежит мне одному. Зато смастерил он его превосходно, — не правда ли? А как мой змей слушался команды! Стоило мне поднять руку — он уходил, я вынимал платок — он приближался. Теперь Блистон пустит поперек него рекламу, — это Блистон поставил условием. Реклама в портовых городах даст ему еще сто тысяч долларов. Да, Блистон тоже сделает на морском змее хорошее дело…