Интервью - [5]

- Меня пригласили из Парижского университета на филологический факультет, и одновременно с этим было приглашение от главного хирурга-онколога Сорбонны, сейчас не помню фамилий, тем более что мне не отдали назад этих приглашений. И приглашения эти были отпечатаны так красиво и на такой парижской бумаге и все такое... И вот тут стали заниматься почему-то моей трудовой книжкой. Ну зачем им моя трудовая книжка, когда нужно отпустить человека по делу? А тем более когда зовет главный хирург Сорбонны - он ведь зовет вовсе не в шутку, кажется, можно было понять. И они копались, копались - май, июнь, июль, август 1986 года - и наконец объявили, что в 63-м году у меня был четырехмесячный перерыв в работе, поэтому выпустить во Францию не имеют никакой возможности. Я обалдел. Шла бы речь о какой-нибудь туристической поездке - но ссылаться на перерыв в работе двадцатитрехлетней давности, когда человек нуждается в онкологической помощи, - вот тут уже... Умру, но никогда не пойму...

- Венедикт Васильевич, а вы знаете, "кто виноват"?

- Понятия не имею. Ты бы еще спросил, "что делать?". И вообще пора кончать с этой фразеологией. Нужно избрать для первого случая хотя бы немножко другую, а там, глядишь, и остальное получится.

- Кстати, о фразеологии. Вот термин "советская интеллигенция".

- Господи, а это что такое?

- Как вы относитесь к тому, что советская интеллигенция должна унаследовать лучшие традиции интеллигенции русской?

- Понимаю, понимаю, о чем речь. Но это чистейшая болтовня. Чего им наследовать? Советская интеллигенция истребила русскую интеллигенцию, и она еще претендует на какое-то наследство...

- А как вы оцениваете современное состояние культуры - как кризисное?

- Никакого кризиса нет, и даже полное отсутствие всякого кризиса. Добро бы был хотя бы элементарный кризис, а то вообще - ни культуры, ни кризиса, решительно ничего.

- Но что-то интересное в современной литературе все же появляется?

- Появляться появляется. По-моему, самое перспективное сейчас направление - это вот те поэты, что плетутся в хвосте у обэриутов.

- А в прозе?

- В прозе мне нравятся наши культуртрегеры типа Михаила Гаспарова, Сергея Аверинцева. А среди прозаиков не нахожу никого. Я, по-моему, их хорошо всех ощупал и ничего пока не нашел.

Меня дважды спросили, каким критерием мерить?! И я сказал: очень простым критерием - сколько я б ему налил, это абсолютно точный критерий. Кому - ни граммули, кому - и то погодя - грамм сто. Василю Быкову - полный стакан, даже с мениском, Алесю Адамовичу - даже сверх мениска, ну и так далее. А вообще-то о прозе нечего и говорить.

- Вы считаете, это безвозвратно?

- По-моему, безвозвратно. Все, что делается в России - все безвозвратно. Даже могил ничьих не найти. Нам ли еще шутить по поводу безвозвратности.

- А что у вас из написанного еще не напечатано сегодня? Что мы, надеюсь, скоро прочтем?

-- Ну не знаю, потому что "Заметки психопата" вряд ли решаться печатать. Там очень много не то чтобы непристойностей, но неожиданных лексических оборотов. К непристойностям они уже привыкли, я наблюдаю за телевидением, уже с голыми задами ходят, но вот с лексическим проворством они никогда не примирятся. Потом еще "Благая весть", роман "Дмитрий Шостакович", потерянный в моих скитаниях по Отечеству, потом статьи о норвежцах - о Кнуте Гамсуне, Бьёрнсоне, о позднем Ибсене...

- А стихи вы писали когда-нибудь?

- Писал. То - под Маяковского, то - под Игоря Северянина, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. И у меня то получалось, то не получалось. И потом я решил, что хватит дурака валять. Вообще в молодости я влюблялся во всех поочередно. Сначала в Бальмонте, потом спустя два месяца, Белого, ну и так далее.

- А осталась какая-нибудь любовь из этих юношеских влюбленностей?

- Все остались, в том-то и дело. Всем признателен. А то ведь люди обычно лихо расправляются с теми, кому они обязаны. Люди, подхватившие самое необходимое, скажем, у Анны Андревны или у Марины Иванны, уже смотрят на них как бы свысока, а то и просто плюют. Вот это мне непонятно. Я, например, совершенно люблю каждого человека, который хоть немножко обязан. Будь то Бальмонт, будь то Северянин.

- Как вы познакомились с русским Серебряным веком на Кольском полуострове? Или тогда были еще книжки?

- Ну как были книжки? Были, конечно, типа "Как закалялась сталь" моего любимого Николая Островского.

- А где же вы познакомились с чередой ваших возлюбленных, начиная с Бальмонта?

- Ну, это уже, разумеется, когда поступил на первый курс в МГУ. Хоть и ничего еще не было издано, но среди студентов - основное студенчество было настолько плохо, что противно и вспоминать - но опять же, как всегда, как и в Царскосельском лицее, непременно найдется кто-то, кто кое-чего кое в чем смыслит. Так вот мне повезло, я на них напал.

- А если говорить об учителях литературных?

- Конечно, Салтыков-Щедрин, Стерн, Гоголь, ранний Достоевский, ну и так далее, я мог бы слишком многих перечислить. Но в конце концов даже Северянин и то учитель, даже Афанасий Фет - и то учитель.

А теперь давайте, задавайте ваш последний вопрос. Я очень люблю последние вопросы, как не люблю первых и вторых.