Интервью для столичной газеты - [9]

Я не мог, товарищи судьи, ответить молодому человеку, которому еще работать и работать. Он спрашивал меня, юриста, который олицетворял для него закон, почему он должен отвечать за Иванова, разве несчастный случай произошел из-за его инженерной несостоятельности, безграмотности, беспечности, халатности? Почему, в конце концов, он должен отвечать за человека вдвое старше себя, за человека, чей трудовой стаж и, следовательно, опыт в десять раз больше, чем у него? За человека, имеющего высший разряд по профессии, подразумевающий знание законов производства? Ни на один из этих вопросов я тоже не мог ответить, товарищи судьи и товарищ прокурор, и теперь уже я спрашиваю: почему он должен отвечать за взрослого человека потому только, что подсудимый — руководитель?

К концу речи адвокат словно сбросил десяток лет: говорил страстно и убедительно, наверное, как в свои лучшие годы; жаль, что зал был пуст.

— В пору моей молодости и представить нельзя было пьяного за станком, за рулем, на службе. К сожалению, сейчас это не единичные случаи. Думаю, настоящий рабочий — я обхожусь без так любимого и подчеркиваемого прокурором «Его Величества» — знает, что безнаказанность провоцирует и порождает цинизм, разгильдяйство, пьянство, целые шлейфы других пороков, которые и перечислять не хочется. В заключение скажу следующее: как бы ни закончился процесс, я верю, что последний мой подзащитный будет еще приносить пользу и народу своему, и отечеству,— адвокат склонил седую голову, подчеркивая свое уважение к Гимаеву.

Не приснился Максуду только конец суда, когда он отказался от последнего слова. Да и о чем он должен был говорить — просить о снисхождении? Он не понимал, за что нужно просить снисхождения, да и по молодости лет был непомерно горд. Несмотря на старания адвоката, а может, благодаря его стараниям, он получил вдвое меньший срок, чем требовал прокурор.

Утром в номере раздался телефонный звонок; вначале Максуд не обратил внимания на зуммер,— телефонный звонок в незнакомом городе? — но его осенило, и он кинулся к аппарату.

— Доброе утро, Максуд, я разбудила вас? — спросила Каринэ.

— Нет, я просто не сообразил, что мне могут звонить, как видите, я еще не освоился в новой жизни.

— Спускайтесь вниз через полчаса, я подъеду за вами.

…Напротив гостиницы, чуть в стороне от парадного входа, у огромного платана стояли светлые «жигули», из окна ему приветливо помахали рукой. Максуд быстро пересек безлюдную в этот утренний час площадь перед гостиницей.

— Прошу! — Каринэ легким движением распахнула переднюю дверцу, приглашая сесть рядом.

— А где же Наталья? — удивился Гимаев.

— А вы, оказывается, еще и донжуан! — Каринэ погрозила ему пальцем и рванула с места машину так, что Гимаев откинулся на сиденье. — Насчет Наташи,— сказала Каринэ, повернув к нему разгоряченное азартом езды лицо, когда они остановились перед красным светофором,— сегодня вы приглашены к ней на обед, если не забыли, она упоминала о своем кулинарном таланте.

— О вашем совместном,— вспомнил Максуд.

— Спасибо. Приятно, что не забыли, а то я из скромности не посмела бы напомнить о себе. Так что, Наталья хлопочет на кухне, не хочет ударить в грязь лицом, а я, как обещала, буду развлекать, знакомить вас с нашим городом. Не возражаете против такой прогулки? Вот и хорошо. Начнем со старого города, уверена — нигде, кроме Ташкента, нельзя рано утром так вкусно позавтракать. Я не хвастаю, Максуд, вот увидите.— И вдруг после паузы грустно добавила:— Я бы так хотела, чтобы вы полюбили мой Ташкент!

Они оставили машину в глухом тупичке и спустились к знаменитому базару Эски-джува пешком.

Восточные базары, многолюдные поутру, по прохладе, отличаются от европейских рынков тем, что здесь не только можно купить все, что душе угодно, но и хорошо поесть, посидеть, перевести дух, оценить купленное — в многочисленных чайханах, прилегающих к базарам, за пиалой кок-чая.

Каринэ хорошо ориентировалась в огромном и, казалось, хаотичном мире базара. Тут было легко потеряться, и Каринэ, взяв ошалевшего от толчеи и многолюдья Максуда за руку, повела его за собой. Начали с лепешечного ряда. От запаха свежеиспеченного хлеба у Гимаева слегка закружилась голова, а от обилия — какими лепешками здесь только ни торговали!— разбежались глаза. Но Каринэ быстро выбрала две горячие, прямо-таки обжигающие руки лепешки, и они двинулись дальше, к зеленщикам. Тут Каринэ тоже не стала задерживаться, взяла из влажно блестевшей и благоухающей горки пучок молодого лука, чеснока и два пучка какой-то не известной Максуду травы.

— Это кутэн, наша армянская травка,— пояснила Каринэ.

Потом они одолели прохладные коридоры крытых рядов, где размещались лавки кустарей: здесь паяли, лудили, постукивали молоточки чеканщиков, работали ювелиры по серебру. Гимаев хотел задержаться здесь, но Каринэ была настойчива: только после завтрака.

Густой запах специй, жареного мяса, шинкованного лука, дымящихся мангалов и кипящих самоваров долетал в мастерские к медникам и чеканщикам. Каринэ, взяв Максуда за руку, повела его дальше.

Так же неожиданно для Гимаева, как и все на этом базаре, шашлычные возникли сразу, как только они свернули в первый же тупик за мастерскими. Угощали тут не только шашлыками, но и многими другими, не известными Максуду, блюдами. Каринэ, заметив его любопытство, коротко называла их, не объясняя подробнее — наверное, чтобы не дразнить его аппетит: самса, нарын, манты, хасып, казы,— и вела дальше.