Интервенция и Гражданская война - [39]

.

30 июля 1918 г. Фрэнсис писал: «Россия – огромная страна с безграничными ресурсами; ее населяют двести миллионов человек, которые необразованны, но преданно любят свою страну. Я несколько раз выступал с заявлениями, стараясь поднять русских против Германии, но число воспринявших этот призыв лиц очень ограниченно». Фрэнсис полагал, что «к американцам в России относятся лучше, чем к другим иностранцам. Здесь ощутимо предубеждение относительно других союзных правительств. Русские считают, что Англия, Франция и Япония намерены подчинить себе ресурсы и людскую мощь России, а большевики делают все возможное, чтобы усилить эти подозрения. Наши цели пока не рассматриваются как эгоистичные». Но активная подрывная деятельность американского посла достигла своей цели. Уже в конце августа (19-го) Фрэнсис докладывает в Вашингтон, что Ленин и Троцкий все чаще «называют американское правительство империалистическим и капиталистическим. Большевистские ораторы, поступая таким образом, находят тысячи слушателей, которые верят им»³⁴⁷.

Даже Бейли писал, что Фрэнсис вводил Вильсона в заблуждение, и называет посла «дилетантствующим и недальновидным». Уорт считал его «персонажем типа Бэббита» и метко цитирует Локкарта, утверждавшего, что «старина Фрэнсис не отличит левого эсера от картошки»³⁴⁸. А может быть, американским послом двигала не «наивность»? Очевидно, французский посол Нуланс был прав, когда писал: «Взгляды его (Фрэнсиса) были наивно империалистическими. По его мнению, американский народ должен исполнить высшую миссию… Бесцеремонность г-на Фрэнсиса не знала предела»³⁴⁹. На замечание Ж. Нуланса можно добавить, что его личные взгляды, как и взгляды его европейских коллег, были уже не наивно, а вполне откровенно империалистическими…

Сам Нуланс в своей «посольской» деятельности ушел еще дальше Фрэнсиса. Например, он писал: «Берлинское правительство приказало народным комиссарам принять в Москве так называемый полицейский корпус из тысячи человек для охраны немецкого посольства. Это была настоящая немецкая оккупация столицы. Большевистское правительство понимало, что перевести наши посольства и дипломатические миссии в Москву – значило пойти на серьезные конфликты. Главным было оставить нас в Вологде, но каждое посольство получило охранника, несмотря на наши протесты. Поставив часового возле нашей двери, местный Совет обращался с нами как с заключенными, позволяя пройти к нам только тем, кто имеет подпись революционного исполкома. Мы могли только отвергнуть такой возмутительный способ контроля – история дипломатии цивилизованных народов не знала подобных примеров»³⁵⁰.

На самом деле это был откровенный обман. После покушения на немецкого посла Мирбаха германское правительство действительно запросило согласия русского правительства на допущение батальона германских солдат для охраны германского посольства. Уже на следующий день, 15 июля, ВЦИК утвердил ответ Ленина: «Подобного желания мы ни в коем случае и ни при каких условиях удовлетворить не можем, ибо это было бы объективно началом оккупации России чужеземными войсками. На такой шаг мы вынуждены были бы ответить… усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению… эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до последнего издыхания»³³¹. При этом Чичерин, «принимая во внимание возможную опасность, грозящую представителям держав Антанты», пригласил послов переехать в Москву, т. к. «Советское правительство считает Москву единственным городом, где возможно обеспечить безопасность представителей данных стран»³⁵².

Но союзнические миссии приняли решение ехать не в Москву, а в Архангельск; большевики им не препятствовали. Тем не менее Чичерин еще несколько раз в более чем учтивой форме обращался к Фрэнсису как дуайену дипломатического корпуса с предложением переехать в Москву и наладить отношения с Советским правительством. Он был настолько настойчив, что Фрэнсис писал: «У Чичерина, похоже, сложилось впечатление, что после нашего отъезда из Вологды Советское правительство будет располагать американским послом»³⁵³. Нуланс в данном случае занимался такой же дезинформацией, как и Фрэнсис. В апреле 1918 г. «добавилось разоблачение связей между сибирскими контрреволюционерами и некоторыми консулами из числа союзников. Народный комиссариат опубликовал эти сведения и предъявил союзникам ноту с требованием отозвать консулов, имевших отношение к этому делу… Французский дипломат пишет: «На это повлияла наша ошибка. Союзники держат в Москве целое сборище официальных агентов, которые излишне заигрывают с Советами, давая им понять, что их правительство готово признать новый режим»³⁵⁴. Но если бы только этим ограничивалась «дипломатическая» деятельность послов демократических держав!

Послы в своей подрывной деятельности вполне логично нашли себе союзников среди откровенных революционных террористов – эсеров. Бьюкенен писал: «Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию. Савинков представляет собою пылкого поборника решительных мер как для восстановления дисциплины, так и для подавления анархии…»