Интернет животных. Новый диалог между человеком и природой - [36]

… и, несмотря на их специфическое различие, по своему роду (в качестве живых существ) не отличаются от людей»⁶⁵.

Шопенгауэр более других упрекает людей в несправедливости по отношению к животным. По Шопенгауэру, животные – друзья людей, но западный человек не желает этого признавать, воображая, будто они по самой сути нечто другое, от него отличное. По Шопенгауэру, различие между человеком и животным составляет лишь интеллект, то есть соматическое устройство мозга⁶⁶. Европейская мораль не предполагает никакой заботы о животных. Шопенгауэр обвиняет в первую очередь ту самую традицию рационалистического мышления, что берет начало от Декарта и приводит к Жан-Полю Сартру. В этой традиции животное вообще лишено сознания, а тем самым и способности изменить собственный мир. Декарт утверждал, что у животных нет языка, нет рассудка и нет esprit. Душа животного принципиально отлична от души человека. В животном природа функционирует наподобие механизма, потому оно не способно испытывать страдание. Данная попытка отказаться от рациональной основы сострадания животному, доказывая его отличие от человека, и сегодня определяет обращение с животными.

Биофилия versus биофобия

Напряженность философского осмысления вопроса возвращает нас к основной проблеме: природа может быть как родной, так и враждебной человеку. Человек одновременно и биофил, и биофоб. Основной тезис Эдварда Уилсона о биофилии гласит: человек относится к природе в целом положительно, инстинктивно пытаясь соединиться с живыми системами. Поэтому он ставит в квартире цветы и с удовольствием идет гулять в лес. За этим кроется, согласно Уилсону, генетически унаследованное стремление к восприятию природы как исконного жизненного пространства человека.

Однако тесное сосуществование с животными запустило в действие и противоположный процесс, в ходе которого человек осознал себя отличным от животного: это самопознание, саморефлексия, отграничение⁶⁷. Именно потому, что человек существовал в единстве со своим окружением и с животными, ему пришлось развить способность отличать себя от другого в облике животного⁶⁸. Ведь природа всегда грозила ему опасностью.

Итак, человека связывает с природой диалектическая связь. Человеческий разум есть природа, но одновременно он ею не является. Он происходит из природы, но должен от нее отделиться, даже обратиться против нее, чтобы сохранить самое себя. Негативная сторона этого амбивалентного соотношения человеческого разума – быть природой, не являясь природой, – сформулирована в тезисе биофобии, который содержится в «Диалектике Просвещения»[3] Адорно и Хоркхаймера. Они утверждают, что отношения человека и природы со времен пробуждения разума, и это в зародыше наблюдается уже в ранних достижениях эллинской культуры, существуют под несчастливой звездой. Вместе с идеей человека разумного провозглашается эксплуатация животного мира. Как только человек начал размышлять о самом себе, с животными было покончено. Их принизили до объектов, с которыми человек может поступать по своему усмотрению. Даже религия не сумела положить конец этой эксплуатации. Сначала для поддержания собственного существования, потом ради получения выгоды животных выращивали, забивали, перерабатывали. Товарный мир превратил животных в биомассу, в поставщиков сырья. Индустриальный век с его освобождением производственных сил довел эту эксплуатацию до совершенства.

Именно соотношение биофилии и биофобии обеспечивает равновесие между человеком и природой. Правда, данный опыт требует выполнения необходимого условия: конкретное присутствие животного в конкретной жизни человека. Сегодня мы утратили это равновесие, поскольку в результате 200-летнего процесса маргинализации животные исчезли из человеческой жизни. С животными, населяющими современный мир, нас не связывают чувства; все что нам осталось – это животные на картинке, животные, используемые для развлечений, и животные в качестве членов семьи.

Ныне этот процесс даже становится процессом физической деструкции. Жизнь современного человека на 89 % состоит из работы и производства. В производственном окружении животные постепенно вытесняются машинами.

Основная ответственность за это лежит на изобретениях техники, давших волю производству: железная дорога, электричество, паровая машина, двигатель внутреннего сгорания, конвейер, удобрения и т. д. Поначалу животные еще использовались для замены машин, но постепенно их роль снизилась⁶⁹. Это физическое сокращение, далее превратившее животных в объект исследования, в ХХ веке шло по нарастающей. Биотехнологиям удалось разложить животное на мельчайшие части, а потом собрать заново⁷⁰. Клонирование животных, то есть их мультиплицирование по собственной воле, есть не просто конечная точка маргинализации. Это есть переход маргинализации в настоящую деконструкцию. Животное при этом становится существом иного рода, нежели то животное, каким оно было даже при условии маргинализации. Биотехнологическое разделение на части и генетическое сотворение нового животного есть следствие того перелома в истории человеческого общества, который можно назвать картезианским порогом или пределом. Ведь если, как учил Декарт, тело и душа – совершенно отдельные сущности, а у животного души нет, то невозможен и экзистенциальный дуализм человека и животного. Значит, животное обречено превратиться в машину. Именно ею и является клонированная овечка: это оживший морфологический «план строения», это крайняя форма изображения. Но она не является товарищем человека по несчастью, по страданию.