Интерлюдия Томаса - [18]

Когда я взлетаю по лестнице на второй этаж, заботясь о том, чтобы не попасться в руки одержимого Билла Хармони, который выглядит так, что у него хватит сил, чтобы разорвать меня на части так же просто, как я могу разорвать напополам тонкий кусок хлеба. Я боюсь умереть – и, следовательно, не суметь защитить Аннамарию, как я обещал – и в это же время меня немного смущает бестактность моего стремительного проникновения в их более частную часть жилища, в которую меня не приглашали.

Я слышу, как говорю: "Извините, извините, извините", поднимаясь по лестнице, что кажется нелепым, учитывая, что моё нарушение владения – намного более незначительное нарушение, чем намерение кукловода использовать мистера Хармони и выбить из меня мозги. С другой стороны, я думаю, и это будет в плюс человеческим существам, что мы способны распознать, когда мы проявили бестактность, даже когда находимся в отчаянной борьбе за выживание. Я читал, что в самых худших нацистских и советских лагерях, в которых использовался рабский труд, где всегда не хватало еды для заключённых, более сильные заключённые почти всегда делились пищей по справедливости с более слабыми, осознавая, что инстинкт самосохранения не полностью освобождает нас от необходимости быть терпимыми. Не все человеческие состязания должны быть такими же ожесточёнными, как "Кексовые войны" от "Фуд Нетворк"[43].

Наверху, когда я слышу громыхание мистера Хармони в двух пролётах за собой, я обнаруживаю, что коридор ведёт направо и налево. Я поворачиваю налево, доверяя своей интуиции, которая, к сожалению, надёжна не на 100 процентов.

Из комнаты по правую руку вылетает парень лет пятнадцати, с голой грудью, босой, в нижней части пижамы, как будто катапультированный, врезается в меня, оттесняет к стене и показывает, что им овладели, когда говорит: "Говнолицый".

Несмотря на то, что удар сбивает меня с ног, несмотря на то, что я теряю пистолет, несмотря на то, что мрачное дыхание парня издаёт зловоние ужина, съеденного прошлым вечером и несмотря на то, что меня начинает раздражать излишняя повторяемость таких нападений при моём появлении, я, тем не менее, впечатлён способностью кукловода переключаться с одного тела на другое, которая похожа на моргание глаза. Круто. Ужасно, да, но, определённо, круто.

Я с силой ударяю в промежность парня, произнося: "Извини, извини, извини", и при этом говорю более искренне, чем когда выражал сожаление по поводу нарушения неприкосновенности их второго этажа. Он свернулся в позе эмбриона в бессловесном стоне, который наиболее точно было бы записать как "уррррллл", и я заверил его, что хоть он и чувствует, что умирает, он будет жить.

Мистер Хармони стоит наверху, выглядит сбитым с толку. Но затем его лицо уродливо искажается, когда в него вторгается Присутствие.

Я возвращаю себе пистолет, проношусь через холл в комнату, из которой на меня набросился парень. Захлопываю дверь. На ручке двери есть кнопка, которая отвечает за защёлку, но засова нет.

Мистер Хармони пытается открыть дверь, яростно грохоча ручкой, как раз когда я подпираю её стулом с прямой спинкой от ближайшего стола. Хотя животное, которое мне больше всего напоминает мистер Хармони – это носорог, эта уловка должна задержать его на пару минут.

Я отдёргиваю занавески перед раздвижным окном, разделённым на восемь ячеек, вижу за ним крышу над крыльцом и освобождаю задвижку. Я не могу поднять внутреннюю раму и не могу опустить внешнюю, потому что ходовые части окна закрашены.

Если бы я был мистером Дэниелом Крэгом[44], самым последним Джеймсом Бондом, я бы быстро выбил деревянные панели, разделяющие ячейки нижней рамы, протиснулся через неё, не поднимая, и был таков. Но я – это всего лишь я, и не сомневаюсь, что осколки разбитого стекла ослепят меня, тогда как острый конец разломанной панели вонзится в одну икру или другую, вскрыв малоберцовую артерию и лишив меня крови за 2,1 минуты. Другой известный киногерой, Лягушонок Кермит[45], поёт песню о том, как "Непросто быть зелёным", и это так же верно, как и ещё более непросто быть не Джеймсом Бондом.

Тем временем мистер Хармони не мычит, как какое-нибудь дикое животное с африканского велда[46], но ломится плечом в дверь или пинает её с носорожьим неистовством.

Прошло уже, наверное, шестнадцать лет с тех пор, как я в последний раз пытался спрятаться под кроватью; и даже тогда меня было легко найти.

Возможности предоставляли только две дополнительные двери. Одна ведёт в гардеробную, в которой мистер Хармони может избить меня до полусмерти своими огромными кулаками, а затем повесить на вешалке.

Вторая открывается в ванную. У этой двери на внутренней стороне есть засов. В ванной комнате также есть большое окно с матовым стеклом, прямо над унитазом.

Викторианская мозаика из плиток представляет собой поле светло-зелёного цвета с расположенными кое-где расписанными вручную белыми корзинками, переполненными розами, сплошь выставленными в шахматном порядке из белых и жёлтых. Это сильно прибавляет мне работы, даже слишком, но чтобы остаться в живых, я всё-таки захожу в ванную и замыкаю за собой дверь.