Интерлюдия. Последнее лето Форсайта - [23]

She played studies, mazurkas, waltzes, till the two children, creeping near, stood at the foot of the piano their dark and golden heads bent forward, listening.	Она играла этюды, мазурки, вальсы, и девочки тихонько подошли и стали у рояля - слушали, наклонив вперёд тёмную и золотую головки.
Old Jolyon watched.	Старый Джолион наблюдал за ними.
"Let's see you dance, you two!"	- Ну-ка вы, потанцуйте.
Shyly, with a false start, they began.	Они начали робко, не в такт.
Bobbing and circling, earnest, not very adroit, they went past and past his chair to the strains of that waltz.	Подскакивая и кружась, серьёзные, не очень ловкие, они долго двигались перед его креслом под музыку вальса.
He watched them and the face of her who was playing turned smiling towards those little dancers thinking:	Он смотрел на них и на лицо игравшей, с улыбкой обращённое к маленьким балеринам, и думал:
' Sweetest picture I've seen for ages.'	"Давно не видал такой прелестной картинки!"
A voice said:	Послышался голос:
"Hollee!	- Hollee!
Mais enfin - qu'est-ce que tu fais la - danser, le dimanche!	Mais enfin - qu'est её que tu fais la - danser, le dimanche!
Viens, donc!"	Viens done! [8]
But the children came close to old Jolyon, knowing that he would save them, and gazed into a face which was decidedly 'caught out.'	Но девочки подошли к старому Джолиону, зная, что он не даст их в обиду, и глядели ему в лицо, на котором было ясно написано: "Попались!"
"Better the day, better the deed, Mam'zelle.	- В праздник-то ещё лучше, mam'zelle.
It's all my doing.	Это я виноват.
Trot along, chicks, and have your tea."	Ну, бегите, цыплята, пейте чай.
And, when they were gone, followed by the dog Balthasar, who took every meal, he looked at Irene with a twinkle and said:	И когда они ушли вместе с псом Балтазаром, которому тоже полагалось есть четыре раза в день, он посмотрел на Ирэн, подмигнул и сказал:
"Well, there we are!	- Вот видите ли!
Aren't they sweet?	А правда, милы?
Have you any little ones among your pupils?"	Среди ваших учениц есть маленькие?
"Yes, three - two of them darlings."	- Да, целых три - две из них прелесть.
"Pretty?"	- Хорошенькие?
"Lovely!"	- Очаровательные.
Old Jolyon sighed; he had an insatiable appetite for the very young.	Старый Джолион вздохнул. Он был полон ненасытной любви ко всему молодому.
"My little sweet," he said, "is devoted to music; she'll be a musician some day.	- Моя детка, - сказал он, - по-настоящему любит музыку; когда-нибудь будет музыкантшей.
You wouldn't give me your opinion of her playing, I suppose?"	Вы бы не могли сказать мне своё мнение о её игре?
"Of course I will."	- Конечно, с удовольствием.

"You wouldn't like -" but he stifled the words "to give her lessons."	- Вы бы не хотели... - но он удержался от слов "давать ей уроки".
The idea that she gave lessons was unpleasant to him; yet it would mean that he would see her regularly.	Мысль, что она даёт уроки, была ему неприятна. А между тем тогда уж он видел бы её регулярно.
She left the piano and came over to his chair.	Она встала и подошла к его креслу.
"I would like, very much; but there is - June.	- Хотела бы, очень; но ведь есть Джун.
When are they coming back?"	Когда они возвращаются?
Old Jolyon frowned.	Старый Джолион нахмурился.
"Not till the middle of next month.	- Не раньше середины будущего месяца.
What does that matter?"	А что из этого?
"You said June had forgiven me; but she could never forget, Uncle Jolyon."	- Вы сказали, что Джун меня простила; но забыть она не могла, дядя Джолион.
Forget!	Забыть!
She must forget, if he wanted her to.	Должна забыть, если он этого хочет.
But as if answering, Irene shook her head.	Но будто отвечая ему, Ирэн покачала головой.
"You know she couldn't; one doesn't forget."	- Вы же знаете, что нет; такое не забывается.
Always that wretched past!	Опять это злосчастное прошлое!
And he said with a sort of vexed finality:	И он сказал обиженно и твёрдо:
"Well, we shall see."	- Ну посмотрим.
He talked to her an hour or more, of the children, and a hundred little things, till the carriage came round to take her home.	Он ещё больше часа говорил с ней о детях, о тысяче мелочей, пока не подали коляску, чтобы отвезти её домой.
And when she had gone he went back to his chair, and sat there smoothing his face and chin, dreaming over the day.	А когда она уехала, он вернулся к своему креслу и долго сидел в нём, поглаживая подбородок и щеки и в мыслях заново переживая весь день.
That evening after dinner he went to his study and took a sheet of paper.	В тот вечер после обеда он прошёл к себе в кабинет и достал лист бумаги.
He stayed for some minutes without writing, then rose and stood under the masterpiece 'Dutch Fishing Boats at Sunset.'	Он не сразу начал писать, поднялся, постоял под шедевром "Г олландские рыбачьи лодки на закате".
He was not thinking of that picture, but of his life.	Он думал не об этой картине, а о своей жизни.
He was going to leave her something in his Will; nothing could so have stirred the stilly deeps of thought and memory.	Он оставит ей что-нибудь в завещании; ничто так не могло взволновать тихие глубины его дум и памяти.