Интеллигент в первом поколении - [2]

Вера Николаевна вышла к реке и с высокой набережной увидела глубокий простор приамурской поймы, пронизанный легкой голубоватой дымкой, увидела под утесом нагромождение грязно-серых льдин, выброшенных на камни мощным течением реки. Лед был — вчерашним днем, голубой простор до отрогов Малого Хингана — днем сегодняшним, а высокое безмятежное небо с шаром над сопками — всей будущей жизнью.

Рядом с Верой Николаевной остановились женщина и мальчик лет шести. Мальчик в болоньевой куртке и джинсах, отчего казался потешно взрослым, серьезно спросил мать, видимо продолжая разговор:

— А солдаты носами ходят?

— Носами? — удивилась мать. — Почему носами?

— А почему ротами ходят?

Вера Николаевна тихо засмеялась, распахнула плащ и медленно побрела по набережной в сторону стадиона.

2

В ресторане Вере Николаевне не понравилось, и она почти сразу раскаялась в том, что пришла сюда. Их заперли в какой-то маленький банкетный зальчик, один из тех, которые давно и прочно именуют по всей стране «розовыми» и «голубыми» — трудно вообразить что-нибудь пошлее этих наименований, — где было тесно, душно и отвратительно пахло из раскрытого окна с видом на мусорный ящик. Веру Николаевну усадили рядом с именинницей, Марией Александровной Семухиной, женщиной нервной и разговорчивой, большой любительницей «резать правду-матку». С другой стороны устроилась Тоня и сразу же начала сообщать Вере Николаевне самые последние новости. То доброе, раскованное настроение, пришедшее к Вере Николаевне на набережной, постепенно улетучилось, и она лишь выжидала момент, когда можно будет уйти, не обидев Марию Александровну.

Разговор, покрутившись немного вокруг именинницы, постепенно перешел в более привычное, хорошо знакомое всем русло — на медицинские темы. И почти сразу же, с первых реплик четко определились два враждующих лагеря, один из которых возглавляла Мария Александровна, а второй хоть и оставался без руководителя, но явно поддерживался молодежью.

— Странно получается, — говорила Мария Александровна, — оч-чень странно. Я не против молодых специалистов, упаси бог: пусть приезжают и работают, кто им не дает, но пусть прежде они докажут, что умеют работать. Выучить латынь и научиться различать воспаление легких и катар верхних дыхательных путей — еще не значит быть квалифицированным врачом. Да ведь и латынь-то не знают! Вы посмотрите Тонины рецепты, они совершенно безграмотны, уже по ним можно судить, что она стоит на уровне какого-нибудь деревенского коновала. Да и у других не лучше.

Почти каждый, сидящий в банкетном зале, воспринял это «других» на личный счет. Неприятно кольнуло и Веру Николаевну.

— Можно отлично знать латынь и оставаться бездарной личностью, выпалила обиженная Тоня и, повернувшись к Вере Николаевне, возмущенно зашептала — Вот она, ее знаменитая принципиальность, готова веем выцарапать глаза только за то, что ее Петеньку попросили из кресла главного хирурга. И правильно сделали! Правильно!

— Маша, — пробовал утихомирить свою распалившуюся жену Петр Иванович, — выбирай выражения.

— Я к чему все это говорю… — гнула свое почтеннейшая Мария Александровна.

«Так, — неприязненно подумала Вера Николаевна, — сейчас перейдут на личности и частности. Такой-то в прошлом веке обидел такую-то, такая-то в средневековье смертельно оскорбила такого-то и т. д. и т. п. Нет, пора уходить. Пора и честь знать, как говорили немного сентиментальные герои Тургенева и не менее сентиментальные героини отвечали: как вам угодно. Хорошие были манеры. Ага, сейчас, кажется, взорвется Бездомцев, этот тихий псих…»

Но Бездомцев, молодой стоматолог с вишневыми глазами, взорваться не успел, потому что в банкетный зал торопливо вошел человек, при виде которого все стихли, а Мария Александровна даже забыла опустить руку.

— Вот он, — восторженно зашептала Тоня, Вадим Сергеевич Красильников. Кто бы мог подумать, что он придет сюда. Верочка, он тебе нравится?

Нет, Красильников Вере Николаевне не понравился. Может быть, потому, что был не слишком высок (лет с тринадцати она тайно обожала высоких мужчин), может быть, чересчур мелкими чертами лица или очками в нелепо-примитивной полуроговой оправе. А она-то ожидала увидеть дородного, представительного мужчину, с мягкими, холеными руками хирурга и неожиданно пронзительным взглядом. Сама того не подозревая, Вера Николаевна рисовала в своем воображении почти точный портрет мужа, за исключением разве пронзительного взгляда.

Красильников довольно-таки ловко вручил подарок Марии Александровне, от приглашения сесть за стол не отказался и штрафную выпил, в общем-то, смело.

«Неплохо, неплохо, — невольно отметила Вера Николаевна и в самом деле удивляясь той естественности и непринужденности, с которой Красильников вошел в компанию. — Но вот как примет тебя Мария Александровна. В ее лагерь ты не годишься, а врагов она не щадит. Посмотрим…»

Красильников, однако, сумел поладить и с Марией Александровной, ни разу не впав в подобострастный тон, но и ничем не задев ее самолюбия. Это, как иронично подумала Вера Николаевна, был уже высший пилотаж, школа, которую бог знает где очень хорошо прошел новый заведующий хирургическим отделением. Главное же, что поразило Веру Николаевну, именно с Марией Александровной Красильников разговаривал почти небрежно, с едва уловимой, но твердой иронией, совершенно не позволяя себе этого с другими. В чем тут был секрет — она не могла понять.