Интеллигенция в тумане - [2]

Во второй половине 1980-х и в начале 1990-х интеллигенция на краткое время стала естественным лидером нации. Но затем перед нами распахнулся тот внешний и, если угодно, настоящий мир, которого мы были лишены прежде. Мир, далеко не похожий на книжный — более простой и более сложный. Это кардинально изменило ситуацию. Большинство из нас возвращается из книжной эмиграции в волнующую реальность. Жизнь становится важнее книг. Спрос на интеллигенцию тут же упал и больше не поднимался.

Да и сама интеллигенция не смогла ответить на вызовы нового мира. К современному хаосмосу она оказалась не приспособленной. В 1990-х интеллигенция стремительно теряет свой кодекс чести и, по сути, перестает существовать как социальное и моральное образование. Заметная ее часть признает новый порядок вещей (и людей) и становится беспозвоночной: наживает миллионы, если может, а если нет — прислуживает, торгует собой и все такое. «Когда к тебе не пристают с паяльной лампой, чего ты сам лезешь угодить?» — спрашивает таких Борис Любимов. Напрасно спрашивает, они не ответят.

Малая и лучшая часть бывшей интеллигенции остается в профессии. Они изжили комплекс учительства и просто занимаются своим делом, не теряя, впрочем, интереса к политике и либеральным ценностям. Но это так, в качестве хобби.

Еще есть непримиримые, упертые, несогласные — последний осколок интеллигентской формации. Разумеется, я также отношу их к лучшим. Но они практически полностью вытеснены в Интернет, включая их марши, которые для интересующихся существуют только в сетевом формате, а для большинства не существуют вовсе. Они как бы есть, но их нет.

Крушение интеллигентского проекта в России имеет еще и мировые причины: с 1980-х годов западные интеллектуалы заметно теряют интерес к острым социальным проблемам. До этого многие из них весьма напоминали наших интеллигентов. Первым западным интеллектуалом считается Эмиль Золя с его знаменитым «Я обвиняю». С тех пор интеллектуалы были общественной совестью Запада. Особенно заметны они были во Франции. Их звездным часом стали 1960-е и в меньшей степени 1970-е годы. Вспомним Сартра, Делеза, Ги Дебора или Фуко. Но в 1980-е эта традиция прерывается. «Интеллектуалу-оракулу пришел конец, — пишет уже в 1980 году Пьер Нора. — Никому сегодня не придет в голову спросить совета у Мишеля Фуко о том, вступить ли ему в иностранный легион и делать ли аборт собственной подружке. Сколь бы большим ни был престиж Фуко, он не является больше предметом культа. Интеллектуал перестал быть сакральной фигурой».

Россия, вступившая в 1990-е годы в большой мир, синхронизирует с ним свои ритмы и процессы. Идеологии остались в прошлом, и теперь люди просто живут (до следующей идеологической волны). Беги Лола (Вася, Коля), беги! — вот лозунг мой и солнца.

Мы живем без учителей и героев. Правда, с кумирами, главный из которых — маммона. Ну что же, подождем следующей серии, в которой герои могут появиться. Я, в частности, на это рассчитываю. Жизнь без героев рано или поздно скисает и протухает. Я думаю, интеллигенция не умерла, она просто затерялась в тумане, как ежик. А если она и умерла, то вместо нее появится что-то иное и в то же время однокоренное. Когда придет время.

Source URL: http://www.saltt.ru/node/2817

* * *

Се творю все новое | СОЛЬ

Вячеслав Раков /22 апреля 2010

В исторической ретро- и перспективе противостояние традиции и новации, прошлого и современного достаточно условно — как противостояние дня и ночи в перспективе суток, как чередование ян и инь в космическом ритме дао.

Живая традиция всегда обновляется, всегда современна. Живая современность может создавать собственные традиции, так или иначе отсылающие к области молчания — порой философского, как у Витгенштейна, порой — мистически-безоценочного, как у Делёза, иногда просто политкорректного. Во всех случаях это вынужденное и одновременно неизбежное молчание, обступающее мир, молчание, на которое современного человека обрекает нарастающий внутренний шум и стресс, переходящий в дистресс. Помимо этого у современности есть возможность осуществить рецепцию старой почтенной Традиции — и вновь выйти за собственные пределы.

И все же в начале была Традиция, проступающая, как ребра аттракторов, из хаоса синергетики, из архаического тумана истории. Традиция растет, скорее, как трава, а не как дерево — не последовательно, а сразу, во всех аспектах: религиозно-мифологическом, социокультурном, политическом, экономико-хозяйственном. Некоторым образом она задана изначально — исторически или, если угодно, кармически. Традиция — это энтелехия и характер того или иного человеческого сообщества. Она выбирает последнее по мере того, как оно, сообщество, выбирает ее. Это как у Гуссерля: сознание дается вместе с объектом, на который оно направлено. Оно всегда векторно.

Традиция — это творческая, динамическая схема вот этой, локальной истории. Она ее все. Она обусловливает ее темпы, пределы, а также область возможного и даже случайного, например, ее взлеты и сбои. Традиция конституируется и институционализируется, оформляется и твердеет. Но она же содержит в себе будущее, некий инновационный потенциал, варьирующийся в различных традициях.