Инсургент - [16]

Сначала я ничего не вижу, только участок сельскохозяйственных угодий, полосу пустой земли, забор и поля, и начало зданий, которые находятся за территорией. Но ближе к воротам видно несколько движущихся точек, на свету отливающих серебром. Автомобили с черными крышами — солнечными батареями, что может означать только одно: Эрудиты.

Я шумно выдыхаю сквозь стиснутые зубы. Я не позволяю себе думать, просто ставлю одну ногу, затем вторую, настолько быстро, что кора отслаивается от веток и падает на землю. Как только мои ноги касаются земли, я бегу.

Я считаю ряды деревьев, мимо которых пробегаю. Семь, восемь. Ветви опускаются ниже, и я пробегаю прямо под ними. Девять, десять. Я прижимаю свою правую руку к груди, когда начинаю увеличивать темп, пулевое ранение в плечо отзывается пульсирующей болью с каждым шагом. Одиннадцать, двенадцать.

Достигнув тринадцатого ряда, я бросаюсь вправо вниз, в один из проходов. В тринадцатом ряду деревья растут близко друг к другу. Их ветви переплетаются, образуя лабиринт из листьев, веток и яблок.

Мои легкие сжимаются от недостатка кислорода, но до конца сада уже недалеко. Пот стекает по моим бровям. Я прибегаю в столовую и распахиваю дверь, прохожу через группу мужчин из Дружелюбия и замечаю его; Тобиас сидит на одном конце столовой с Питером, Калебом и Сьюзан. Я едва могу видеть их сквозь пятна, затуманившие мой взгляд, но Тобиас касается моего плеча.

— Эрудиты, — это все, что я успела сказать.

— Идут сюда? — спрашивает он.

Я киваю.

— У нас хватит времени убежать?

Я не уверена в этом.

Тут же Отреченные на другом конце стола обращают на нас внимание. Они собираются вокруг нас.

— Почему мы должны бежать? — говорит Сьюзан. — Дружелюбные предоставили нам это место, как убежище. Конфликты запрещены.

— У Дружелюбных будут проблемы с такой политикой, — отвечает Маркус. — Как остановить конфликт без конфликта?

Сюзан кивает.

— Но мы не можем уйти, — говорит Питер. — У нас нет времени. Они заметят нас.

— У Трис есть пистолет, — говорит Тобиас. — Мы можем попытаться отстоять себе выход.

Он направляется к спальне.

— Постой, — говорю я. — У меня есть идея, — я просматриваю толпу Отреченных. — Маскировка. Эрудиты не знают, что мы все еще здесь. Мы можем притвориться Дружелюбными.

— Те из нас, кто не одет, как Дружелюбные, должны отправиться в общежитие, — говорит Маркус. — Остальные распустите волосы и попробуйте подражать их поведению.

Отреченные, одетые в серое, толпой покидают столовую и пересекают двор, направляясь в гостевое общежитие. Оказавшись внутри, я бегу к себе в комнату, становлюсь на колени, опираясь руками, и ищу пистолет, спрятанный под матрасом.

Я вожу рукой в течение нескольких секунд прежде, чем найти его, и когда я это делаю, мое горло сжимается, и я не могу сглотнуть. Я не хочу прикасаться к пистолету. Я не хочу прикасаться к нему снова.

Давай же, Трис. Я засовываю пистолет за пояс красных брюк. Повезло, что они такие мешковатые. Мое внимание привлекают флаконы с лечебной мазью и обезболивающие лекарства на тумбочке; я кладу их в карман, на всякий случай, ведь нам предстоит побег.

Затем достаю жесткий диск из-за шкафа.

Если Эрудиты поймают нас, что вполне вероятно, ведь именно мы их цель, я не хочу подвергнуться новому моделированию. Но диск содержит кадры из видеонаблюдения во время нападения. Наши потери. Смерть моих родителей. Это все, что мне от них осталось. У Отреченных нет фотографий, видеозапись — единственное, на чем запечатлена их внешность.

Годы спустя, когда воспоминания начнут блекнуть, что напомнит мне, как они выглядели? Их лица изменятся в моем сознании. Я никогда не увижу их снова.

Не глупи. Это неважно.

Я сжимаю жесткий диск до боли.

Тогда почему я придаю этому такое значение?

— Не глупи, — говорю я вслух. Сжимаю зубы и хватаю лампу со своей тумбочки, выдергиваю вилку из розетки, бросаю абажур на кровать и приседаю перед жестким диском. Моргая, смахиваю слезы из глаз и ударяю по диску основанием лампы, создавая вмятину.

Я ударяю лампой снова и снова, пока диск не покрывается трещинами, и его частицы не разлетаются по полу. Потом заметаю осколки под комод, ставлю лампу на место и выхожу в коридор, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

Через несколько минут небольшая группа мужчин и женщин, одетых в серое — и Питер — появляются в коридоре и сортируют груды одежды.

— Трис, — говорит Калеб. — Ты по-прежнему носишь серое.

Я смущенно сжимаю рубашку моего отца.

— Это папина, — отвечаю я. Если сниму ее, то оставлю его позади. Я кусаю губы так, чтобы боль помогла мне сдержаться. Я должна снять ее. Это все лишь рубашка. Только и всего.

— Я надену ее под свою, — говорит Калеб. — Они никогда ее не увидят.

Я киваю и хватаю красную рубашку из уменьшающейся груды вещей. Она достаточно объемная, чтобы скрыть выпуклость оружия. Я скрываюсь в ближайшей комнате, чтобы переодеться, и отдаю серую рубашку Калебу, когда возвращаюсь в коридор. Дверь открыта и через нее я вижу, как Тобиас засовывает одежду Отреченных в мусорный ящик.

— Как думаешь, Дружелюбные солгут ради нас? — спрашиваю я его, заглядывая в открытую дверь.