Инсургент - [13]

Очень тихо Тобиас говорит ему:

— Мы не всегда будем в убежище, так что это было очень глупо с твоей стороны, — затем он оборачивается ко мне и добавляет. — И с твоей тоже. Хочешь, чтобы нас выгнали?

Я хмурюсь. Один их Дружелюбных толкает меня в холл, придерживая за руку. Я пытаюсь вырваться.

— Что вы делаете? Отпустите меня!

— Вы нарушили условия нашего мирного соглашения, — говорит он мягко. — Мы должны следовать протоколу.

— Просто иди, — говорит Тобиас. — Тебе нужно остыть.

Я смотрю на лица в толпе. Никто не спорит с Тобиасом. Их глаза устремлены на меня. Я позволяю двум Дружелюбным провести меня по холлу.

— Осторожнее, — говорит один из них. — Здесь половицы неровные.

Моя голова пульсирует — признак того, что я успокаиваюсь. Слева седеющий Дружелюбный открывает дверь. Табличка на двери гласит: "КОМНАТА КОНФЛИКТОВ".

— Вы меня временно изолируете или что-то в этом духе? — сержусь я. Это так похоже на Дружелюбных: изолировать меня и научить очищающему дыханию и позитивному мышлению.

В комнате так светло, что я невольно щурюсь. Огромное окно напротив выходит в сад. Несмотря на это, комната кажется маленькой, вероятно потому, что потолок, стены и пол покрыты деревянными панелями.

— Сядь, пожалуйста, — говорит человек постарше, показывая на стул в центре комнаты. Как и вся мебель Дружелюбных, он сделан из необработанной древесины и выглядит крепким, будто до сих пор принадлежит земле.

— Бой окончен, — сказала я. — Этого не повторится. Не здесь.

— Мы должны следовать протоколу, — говорит самый молодой мужчина. — Пожалуйста, садись, и мы обсудим, что случилось, а потом позволим тебе уйти.

Все голоса такие мягкие. Не тихие, как голоса Отреченных, которые стараются никого не беспокоить. Мягкие, успокаивающие, низкие — интересно, это то, чему учат инициированных? Как лучше говорить, двигаться, улыбаться, чтобы установить мир.

Не хочу садиться, но приходится, поэтому я располагаюсь на самом краю стула, чтобы при необходимости быстро встать. Человек помладше стоит прямо передо мной. Крепления скрипят за моей спиной. Я оборачиваюсь — мужчина постарше копается в прилавке.

— Что вы делаете?

— Чай, — отвечает он.

— Я правда не думаю, что чай как-то поможет.

— Тогда скажи нам, — говорит молодой человек, привлекая мое внимание. Он улыбается мне. — В чем же, по-твоему, решение?

— Надо вышвырнуть Питера отсюда.

— А мне кажется, — говорит он мягко. — Что это ты на него напала, на самом деле это ведь ты ранила его руку.

— Вы себе даже представить не можете, что он сделал, чтобы заслужить это, — мои щеки снова пылают, мое сердцебиение отражается в мимике. — Он пытался убить меня. И еще одного человека, он ударил кое-кого ножом для масла в глаз. Он злой. У меня было право…

Я чувствую острую боль в шее. Темные пятна покрывают мужчину передо мной, затемняя его лицо.

— Мне жаль, дорогая, — говорит он. — Мы всего лишь следуем протоколу.

У мужчины постарше в руках шприц. В нем еще есть несколько капель средства, которое мне вкололи. Оно ярко-зеленое, цвета травы. Я быстро мигаю, и черные пятна исчезают, но мир все еще плывет перед моими глазами, как будто я раскачиваюсь на стуле.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает самый молодой мужчина.

— Я чувствую себя… — злой, собиралась сказать я. Злой на Питера, злой на Дружелюбных. Но ведь это не так, верно? Я улыбаюсь. — Я чувствую себя хорошо. Как будто плыву. Или качаюсь. А вы себя как чувствуете?

— Головокружение — побочный эффект сыворотки. Возможно, ты захочешь отдохнуть сегодня. А я себя чувствую замечательно. Спасибо, что спросила, — говорит он. — Теперь можешь идти, если хочешь.

— А вы не подскажете, где мне найти Тобиаса? — спрашиваю я. Когда я представляю себе его лицо, любовь к нему наполняет меня изнутри, и все, чего я хочу, это поцеловать его. — В смысле, Четвертого. Разве он не красивый? Я даже не понимаю, почему я ему так нравлюсь. Я ведь не очень милая, да?

— Большую часть времени нет, — говорит мужчина. — Но я думаю, у тебя бы получилось, если бы ты попыталась.

— Спасибо, — говорю я. — Мило с вашей стороны сказать такое.

— Я думаю, ты найдешь его в саду, — говорит он. — Я видел, как он выходил на улицу после драки.

Я смеюсь.

— Драка, что за ерунда…

И, правда, какая это глупость — бить кулаком чье-то тело. Как ласка — только намного грубее. Лучше нежность. Надо было пожать руку Питеру вместо этого. Мы бы оба почувствовали себя намного лучше. И суставы бы так не болели.

Я встаю и направляю себя к двери. Приходится держаться за стену для баланса, но она крепкая, и я не возражаю. Я спотыкаюсь в коридоре и хихикаю над своей неспособностью держать равновесие. Я такая же неуклюжая, как и раньше. Моя мама улыбалась и говорила: "Будь осторожнее, когда ступаешь, Беатрис. Не хочу, чтобы ты поранилась".

Я выхожу на улицу и зелень на деревьях кажется еще зеленее, чем обычно, такая сочная, я почти хочу ее попробовать. Возможно, я могу попробовать ее, как ту траву, которую жевала, когда была ребенком, просто потому, что хотела понять, на что похож ее вкус. Меня так качает, что я чуть ли не падаю с лестницы, а потом начинаю заливаться смехом, когда трава щекочет босые ноги. Я иду к саду.