Инструментарий человечества - [198]

– Возвращайся, если хочешь, – ответил Махт. – Я лишь пытался сделать вам одолжение.

Мы оба посмотрели на Вирджинию.

Она подняла на меня свои карие глаза. В этих глазах стояла мольба, которая была древнее всех мужчин и женщин, древнее человеческой расы. Я знал, что она скажет, еще прежде, чем она это сказала. Она скажет, что должна знать.

Махт праздно давил мягкие камни ногой.

Наконец Вирджиния произнесла:

– Пол, я не стремлюсь к опасности ради опасности. Но я говорила серьезно. Быть может, нам велели полюбить друг друга. Что это будет за жизнь, если наше счастье и нас самих определил некий компьютерный поток или механический голос, обращавшийся к нам, пока мы спали и учили французский? Быть может, вернуться в старый мир – это забавно. Думаю, так оно и есть. Я знаю, что ты подарил мне счастье, о существовании которого я до нынешнего дня даже не подозревала. Если это действительно мы, значит, у нас есть нечто чудесное, и мы должны об этом знать. Но если нет… – И она расплакалась.

«Если нет, ничего не изменится», – хотел сказать я, но зловещее, угрюмое лицо Махта смотрело на меня через плечо Вирджинии, которую я притянул к себе. Говорить было нечего.

Я крепко обнял ее.

Из-под ступни Махта вытекла струйка крови. Ее впитала пыль.

– Махт, ты ранен? – спросил я.

Вирджиния обернулась к нему.

Махт вскинул брови и беззаботно ответил:

– Нет, а что?

– Кровь. Возле твоей ступни.

Он посмотрел вниз.

– Ах, это. Ерунда. Всего лишь яйца какой-то не-птицы, которая даже не умеет летать.

Прекрати! – телепатически крикнул я на старом общем языке. Я даже не пытался думать на новообретенном французском.

Махт изумленно шагнул назад.

Из ниоткуда пришло послание: спасибо спасибо большоедобро пожалуйстаидидомой спасибо большоедобро уходи плохойчеловек плохойчеловек плохойчеловек… Где-то животное или птица предупреждала меня о Махте. Я бросил ей мысленное спасибо и сосредоточился на нем.

Мы смотрели друг на друга. В этом ли заключалась культура? Стали ли мы мужчинами? Всегда ли свобода включала свободу не доверять, бояться и ненавидеть?

Он мне совсем не нравился. Названия забытых преступлений пришли мне на ум: убийство, похищение, безумие, изнасилование, ограбление…

Мы не знали этих вещей, но я ощущал их.

Он спокойно заговорил со мной. Мы оба тщательно ограждали разум от попыток телепатического прочтения, и потому единственными средствами нашего общения были эмпатия и французский.

– Это твоя идея, – солгал он, – или твоей дамочки…

– Неужели ложь успела вернуться в мир, и мы отправляемся в облака без всякой на то причины? – спросил я.

– Причина имеется, – ответил Махт.

Я мягко оттолкнул Вирджинию и так крепко запечатал свой разум, что антителепатия стала походить на головную боль.

– Махт, – произнес я – и сам услышал животное рычание в собственном голосе, – скажи, зачем ты привел нас сюда, или я тебя убью.

Он не отступил, а посмотрел мне в лицо, готовый к битве.

– Убьешь? – сказал он. – То есть сделаешь меня мертвым? – Но его словам не хватало убежденности. Ни один из нас не умел драться, однако он был готов защищаться, а я – нападать.

Под мой мысленный щит вкралась животная мысль: добрыйчеловек добрыйчеловек за шею его хватай воздух не летит аааах воздух не летит аххх скорлупа трещит…

Я воспользовался советом, не задумываясь, откуда он взялся. Ничего сложного. Я подошел к Махту, обхватил руками его горло и сдавил. Он попытался оттолкнуть мои руки. Затем – пнуть меня. Я же вцепился ему в глотку. Будь я лордом или ход-капитаном, быть может, умел бы драться. Но ни я, ни Махт драться не умели.

Все кончилось внезапной тяжестью, обвисшей у меня в руках.

От удивления я выпустил его.

Махт лишился сознания. Умер ли он?

Вряд ли, потому что он сел. Вирджиния подбежала к нему. Он потер горло и хрипло произнес:

– Тебе не следовало этого делать.

Я осмелел.

– Скажи-ка мне, – рявкнул я, – скажи-ка, зачем ты привел нас сюда, или я сделаю это снова.

Махт слабо ухмыльнулся и прислонил голову к руке Вирджинии.

– Это страх, – сказал он. – Страх.

– Страх? – Я знал слово – peur, – но не его значение. Это было какое-то беспокойство или животная тревога?

Я думал с открытым разумом; да, подумал он в ответ.

– Но почему он тебе нравится? – спросил я.

Он восхитителен, подумал Махт. Он делает меня больным, и возбужденным, и живым. Это как сильное лекарство, почти как струн. Я уже бывал там. Наверху я очень боялся. Это было чудесно, и хорошо, и плохо – все одновременно. Я прожил тысячу лет за один час. Я хотел больше, но решил, что с другими людьми ощущения будут еще сильнее.

– Теперь я тебя убью, – сказал я по-французски. – Ты очень… очень… – Мне пришлось искать подходящее слово. – Ты очень злой.

– Нет, – возразила Вирджиния. – Пусть говорит.

Он кинул мне мысль, не потрудившись озвучить ее: Это то, чего нас всегда лишали лорды Инструментария. Страх. Реальность. Мы рождались в ступоре и умирали во сне. Даже недолюди, животные, жили более полной жизнью, чем мы. Машины не знают страха. Вот чем мы были. Машинами, которые считали себя людьми. Но теперь мы свободны.

Он увидел зарево бешеной, алой ярости в моем сознании и сменил тему.