Инструктор. Первый класс - [6]

Просторный, со вкусом обставленный номер, который Иван Ильич занимал всякий раз, когда наведывался в «Рябинку», располагался на четвертом, самом верхнем этаже старого здания. Из широкого панорамного окна поверх крон парковых деревьев открывался вид на реку и заливные луга на другом ее берегу. Этот неброский пейзаж в любое время года дышал таким покоем, что Иван Ильич, когда не спал и не был занят охмурением очередной дамочки, часами просиживал в глубоком кресле перед окном — курил, потягивал коньяк и размышлял о всякой всячине, как правило не имеющей никакого отношения к сфере его профессиональных интересов.

Сейчас в любимом кресле полковника расположилась гостья. Плотная ткань пальто больше не скрывала ее великолепно сохранившейся фигуры, а положенные одна на другую ноги выглядели в высшей степени соблазнительно. Анна Адамовна была дамой бальзаковского возраста: Иван Ильич редко останавливал свой выбор на молоденьких девицах, которые в подавляющем своем большинстве сочетали красоту и свежесть юной плоти с куриными мозгами и рефлексами голодного аллигатора. Охотники за малолетками просто покупают по сходной цене сомнительное (ввиду неопытности партнерш) плотское удовольствие; для Ивана Ильича Замятина секс без приятного общения мало чем отличался от упражнений с надувной куклой, и он неизменно останавливал свой выбор на зрелых, опытных и неглупых женщинах, которые искали в нем не покупателя, а партнера.

На низком журнальном столике перед Анной Адамовной красовался стандартный в подобных ситуациях набор: букет роз, ваза с фруктами, коробка шоколада, а также пузатая бутылка темного стекла с длинным, узким, слегка искривленным горлышком и неброской, словно бы поблекшей от времени двухцветной этикеткой, которая как будто намекала на то, что содержащийся в данном сосуде продукт не нуждается в рекламе. Вино было, разумеется, не самое дорогое из тех, какие теперь можно приобрести на российских широтах, но и полковник ГРУ Замятин не числился в олигархах, чтобы выбрасывать тысячи долларов за бутылку вина только ради того, чтобы произвести впечатление на случайную знакомую. Вино было дорогое, купленное в хорошем специализированном магазине на Новом Арбате; впервые его попробовав, предпочитавший всем иным напиткам коньяк или, в крайнем случае, водку Иван Ильич нашел данный продукт весьма недурным и взял на вооружение.

Вино было прихвачено из Москвы как раз для такого случая; насчет фруктов и всего прочего расстаралась местная обслуга, хорошо изучившая вкусы и привычки Ивана Ильича. Свечи в начищенных до блеска бронзовых подсвечниках только ждали, чтобы к ним поднесли спичку, хрустальные грани бокалов дробили вливающийся в широкое окно слабенький полусвет угасающего осеннего дня. На красиво очерченных губах Анны Адамовны играла тень легкой улыбки: она была неглупа и с первого взгляда по достоинству оценила поджидавшее их в номере тщательно подготовленное великолепие.

Полковник щелкнул зажигалкой, и свечи расцвели оранжевыми язычками пламени, которые, дрожа, отразились в оконном стекле. Камешки в мочках ушей Анны Адамовны брызнули снопами острых цветных лучей; извлеченная из узкого горлышка пробка деликатно хлопнула, и темное, как кровь дракона, вино полилось в сверкающий хрусталь. Иван Ильич будто невзначай коснулся лежавшего на подлокотнике пульта, и комната наполнилась негромкой инструментальной музыкой. Замятин недурно танцевал; судя по мягкой грации, с которой двигалась Анна Адамовна, она была отличной партнершей — полковник от души надеялся, что не только в танцах.

Он поднял бокал. Тонкие, старательно ухоженные пальцы Анны Адамовны тоже обвили хрустальную ножку. Момент для провозглашения сакраментального «Шаганэ ты моя, Шаганэ» еще не созрел, и осторожный, как всякий мудрый военачальник, Иван Ильич решил не торопиться и ограничиться прозой.

— Я не мастер говорить тосты, — начал он. Голос его был глубоким и задушевным, красивые карие глаза смотрели на собеседницу с легкой грустью, как будто ее красота и впрямь ранила его сердце так глубоко, как он старался показать; рука, сжимавшая бокал, была тверда и нисколько не дрожала, хотя чувства, испытываемые полковником Замятиным в данный момент, больше напоминали охотничий азарт, чем романтическое увлечение. — Тем более что, глядя на вас, тяжело собраться с мыслями. Того и гляди, ляпнешь какую-нибудь глупость, как влюбленный мальчишка… Поэтому давайте просто выпьем за вас. За вас и еще — за счастливый случай, который свел нас.

Стены номера, частым постояльцем которого являлся Иван Ильич Замятин, слышали из его уст эти самые слова не единожды. Если бы стены могли смеяться или еще хоть как-нибудь выражать свои мысли и чувства, они бы это непременно сделали. Увы, стенам этого не дано, и им оставалось лишь безмолвно наблюдать, как блестящий кавалер идет давно проторенной дорожкой, в сотый раз применяя одну и ту же схему. Схема эта работала безотказно не потому, что была совершенной, а потому лишь, что жертвы Ивана Ильича хотели того же, чего и охотник, и с энтузиазмом сами шли в расставленные им немудреные силки.