Институтки. Тайны жизни воспитанниц - [56]

– Ну и что же ты? Что же ты? – загудели все вокруг.

– Что же, медамочки, я всю ночь просидела на окошке, все думала: жаль мне институт бросать, подумайте, ведь училась я хорошо, может, медаль серебряную дали бы.

– Дали бы, дали бы! – подтвердили все вокруг. – Ведь у тебя отметки чудные!

– Я и мамочке уж пообещала, хоть маленькую, – Женя снова жалобно всхлипнула и утерла слезы. – А теперь и диплома не дадут, скажут, не кончила.

– Ну и не дадут, так что же? – прервала ее Шкот. – Умнее ты, что ли, станешь от нескольких месяцев, что нам осталось? Уж теперь все равно, курс только на повторение идет. Ты обязана теперь идти домой да смотреть за братом.

– Обязана, именно обязана! – заволновалась Франк, ей казался удивительно хорошим этот поступок – бросить теперь институт и заменить маленькому брату мать. Забывая совсем, какой ценой покупались эти обязанности, она уже смотрела с восхищением на Женю Лосеву и повторяла: – Ну да, заменить ему мать, воспитывать, учить. Ах, как это хорошо!

– Утром мамочку похоронили, – Женя помолчала, глотая слезы, – а потом взяла я братишку за руку да и пошла в папин кабинет. Папа, говорю, ведь вам так жить нельзя, вы, верно, возьмете гувернантку к брату? Папа говорит: «Сам не знаю, как и что будет»; а то, говорю, поплачете, поплачете да и женитесь. Как вскочит папа, так я испугалась даже. Что ты, говорит, кто это тебе сказал? Ну, я няню не выдала. Так, говорю, всегда бывает! И стала я папу просить взять меня из института теперь же. Да, знаете, душки, и просить не пришлось очень долго. Папа до того растерялся, до того скучает, что и сам обрадовался. Я, говорит, не смел тебе предложить, а уж, конечно, теперь бы нам лучше вместе. Завтра он приедет к Maman, а там, как успеют мне сшить кое-что, так он меня и возьмет. Только вот что, медамочки, вы мне помогите, я ведь одна совсем и не знаю, как мне взяться за брата.

– Знаешь что? Знаешь что? – бросилась к ней Франк. – Мы усыновим твоего брата, он будет сыном нашего класса.

– Да, да, да, – закричали все кругом, – сыном нашего класса!

– И мы никогда не будем его сечь, – внезапно вставила Бульдожка.

– Как сечь? Кого сечь? – накинулись все на нее.

– Мальчиков всегда секут, без этого нельзя!

– Молчи ты, ради Бога!

– Бульдожка, на тебе толокна, жуй и не суйся! – Петрова протянула ей фунтик толокна, которое многие ели во время рассказа Лосевой.

– Шкот, слушайте! – перебила ее Надя Франк. – Составьте Лосевой программу занятий с Гриней.

– Ах, не учите его хронологии! – простонала Иванова, подходя к кучке.

– Педагогики тоже не надо! – кричала Евграфова.

– Начните с кратких начатков, – услышали они голос Салоповой.

– Душки, да ведь Грине всего пять лет! – вставила оторопевшая Лосева.

– Пять лет!? – девочки посмотрели друг на друга.

– Так вот что! Так вот что! – кричала снова Франк. – Не надо пока никакой программы, мы все будем писать ему сказки, но знаешь, каждая в своей сказке будет рассказывать ему то, что она лучше всего знает, мы так и разделимся; одна будет говорить ему о морях и больших реках в России, о том, какая в них вода, какие ходят по ним пароходы, суда, какая в них рыба; другая будет писать о лесах, зверях, грибах, ягодах. Только знаете, медам, чтобы все была правда, правда вот так, как она есть, и просто, чтоб Гриня все мог понять. Ты, Салопова, напиши ему о том, что Бог все видит, все слышит, что делает ребенок, а потому, чтобы он никогда не лгал, потому тогда – понимаешь? – он никогда не будет бояться и будет глядеть всем прямо в лицо. Ах, ах, как это будет хорошо! Мы напишем ему целые книжки, он будет расти и читать.

– А я – Евдокимова показала пальцем на себя, – Назарова, Евграфова, Петрова, мы будем на него шить и вышивать. Какой он у нас будет беленький, хорошенький, нарядный!

– Пусть он называет тебя мамой, а нас всех тетями.

– Только вы меня не обманите, медамочки, помогайте!

– Постойте, вот так, – Франк встала и подняла правую руку, – подымите все, кто обещает, правую руку.

Десяток рук поднялось вверх, и десяток взволнованных голосов произнесли: «Обещаю».

– Клятва в ночных колпаках! – крикнула Чиркова с громким хохотом.

– Генеральская дочь, кушайте конфеты и не суйтесь туда, куда вас не зовут!

– Отчего же, – крикнула она, – я буду учить танцевать вашего Гриню.

– Дура! – крикнуло ей сразу столько голосов, что за ними даже и не слышно было продолжения ее глупых шуток.

А девочки успокоились, сомкнулись снова у кровати Лосевой и долго еще шептались о том, как им воспитать своего сына. Через несколько дней Лосева оставила институт, написала всем подругам в альбом трогательные прощальные стихи, и ее альбом в свою очередь наполнился тоже всевозможными клятвами и обещаниями не забывать, не расставаться.

Иванова написала ей:

Устами говорю: мы расстаемся,

А сердцем же шепчу: не разорвемся.

Назарова нарисовала ей большую гору и на ней одинокую фигуру, у ног которой написала:

Когда взойдешь ты на Парнас,

Не забывай тогда ты нас!

Маша Королева, по прозванию Пышка, написала тоненько-тоненько, на самом последнем клочке бумаги:

На последнем сем листочке

Напишу четыре строчки.

Кто любит более меня,