Инстинкт № пять - [70]

— Вот он, — и забулдыга кивнул на свою тень.

— А священные атрибуты власти?

— Все при мне, олимпиец, — и Гипнос достал из левого кармана маленький рог козы, а из правого — мятую головку мака.

— Пора! — я застегнул куртку до самого горла.

Мой спутник зябко поднял воротник плаща, готовясь к дождю, и мы спустились с неба на землю.

Вечер набрал густоты ночи. Краски заката еле тлели на западе.

Небо было низким, как брюхо овцы, откуда словно нити скрученной серой кудели до самой земли свесился дождь. Я медлил прощаться.

— Проводи меня, если хочешь отлить, Гермес. Тут рядом. Пара минут. Мне надо зайти к жокеям в конюшни.

И две нахохленные фигуры двинулись сквозь сырые сумерки.

— Но как тогда все понимать? — спросил я о своей жизни.

Он долго не отвечал.

Мы прошли через все беговое поле по промокшей земле и подошли к конюшням. Донеслось глухое конское ржание, долетел острый дух лошадиного пота и конского помета. И остановились у мутного окна приземистой будочки, откуда струился в мокроту полумглы рваный свет чужого огня.

— Пожалуй, пора отлить, — пригласил меня утолить мой позыв Гипнос и пристроил струю на стену убогого жилища.

Я встал рядышком в той же позиции.

— Как понимать все, что случилось с тобой здесь? — промолвил партнер. — Очень просто — вы бросили вызов Христу. Вчетвером. Ты, великий Гермес, бог потустороннего и бог преисподней. Старший брат Дия могучий Аид со своей женой, царственной Персефоной. А четвертым — пес, стерегущий ад, трехголовый Цербер. Вы отправились с того света, из царства мертвых, наверх, на землю, чтобы отомстить за кровь Зевса его убийце, христианскому чудовищу, святой саранче, истребительнице Олимпа, отвратительной и неотвратимой, одержимой Богом бестии Герсе.

Я только пожал плечами, не желая спорить с умалишенным.

— Это вовсе не чепуха, Гермес, и мы с тобой не сумасшедшие. Вы молча поднимались из ада — ритуальное погребальное шествие последних олимпийских богов со смертельными дарами для Герсы. Ты нес окровавленный шлем Афины Паллады, могучий Аид — чашу с ядом лернейской гидры, Персефона шла с жалом Ехидны на медном блюде, а Цербер сторожил ход вашей процессии. Каждый из вас держал дары в левой руке, а правой сообща нес погребальные носилки для Герсы. Вы шли из темноты ада на свет солнца. Вы заткнули нос розмарином, чтобы не слышать ее отвратительный запах, как жрецы в час жертвоприношений. И был вечер, и было утро: день седьмой.

— Какая разница в счете дней, Гипнос? — перебил я, застегивая вслед за соседом ширинку.

— Не скажи. День этот был выбран богами лишь потому, что библейский Бог в этот день спал. Вспомни… И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые он делал, и почил в день седьмой от дел Своих, которые делал. И не важно, как все это выглядело в реальности. И какое время, было не важно. И как вас всех звали, тоже не имеет значения для существа дела. Гермес стал Германом. Аид — ясновидцем Августом Эхо, а Персефона — Розали Розмарин… И как звали Цербера, тоже не существенно. И кто была Герсой в тот момент, когда вы вышли на землю, тоже не важно. Пусть ее звали Лиза, пусть… Все, что происходило между вами, имеет отношение только к сути бытия, а не к видам и формам. Поединок богов не виден прямым взглядом профана. Ты берешь в руки сумочку из лайковой кожи, а содрогается плоть оскопленного Зевса. Проводишь духами по лбу, а это кровь Урана. Хватаешься за рукоять револьвера, а это рукоять священного серпа Кронида из седого металла. Симметрия тут бесконечна, и в каждой мелочи мерещится божественный умысел боя.

— Да, — вздохнул я, соглашаясь, — она ведь тоже шла к нам навстречу с гостинцами, если верить закону подобий.

— Наконец-то ты протрезвел, мой бог, — ответил вздохом Гермес, — две процессии шли навстречу друг другу, к линии зеркала. Олимпийские боги с дарами смерти и Герса с корзинкой с гостинцами для больной бабушки. Вы шли по песку, она по волчьей тропе через лес. Вы открыто, а она таясь, пряча урей[3] в зеркале среди банальных посылок — горшочка с топленым маслом и горячей лепешки. Ну и что? Повторюсь, мой Гермес, поединок богов не виден взгляду профана. Написано одно, и ты читаешь это, думая, что читаешь верно: змея в зеркале, которое спрятано на дне корзинки с гостинцами, и так далее. А читать надо вовсе другое: Провидение наступает из будущего волчьими тропами и, наступая, пытается стать прошлым, чтобы не встретиться с настоящим. Даже если и надпись будет прочитана правильно, Бог тут же изменит ее тайный смысл, еще до того, как ты дочитаешь предложение до конца. Только усиленный промыслом человек дорастает до своего смысла, а так в человеке ничего нет… Мм-да…

— Слушая тебя, — сказал я своей тени, — я, кажется, понял две вещи.

— Какие?

— Так, пару святых мелочей: оказывается, Красная Шапочка — это шлем убитой Афины Паллады, красный от крови, а проклятая наклейка с изнанки на страницу сказок Перро с картинкой — это же табличка Пилата, прибитая к его кресту на Голгофе. Первое Евангелие. Тетраграмматон, где и погиб великий Аид.

— Даже если ты прав, Гермес, вы не отменили пришествие текста. И Новый Завет случился… Вы слишком долго шли наверх, Гермес. А ведь, казалось, задача проста и ясна — если бы ты в союзе с Аидом и Персефоной при помощи Цербера смогли убить Герсу, то в ней была бы убита святая Елизавета, яйцо Вести — мать Иоанна Крестителя. И тем самым пришествие Христа отменялось… Мм-да. Вы решили, что мир творится из точки творения, из прошлого, и хотели стать в голове, в начале рождения, чтобы заткнуть исток времени, родничок на головке младенца. А оказалось, что в прошлом один хаос и пустота. Бог оказался в будущем! И вместо головы вы встали у ног, забыв, что младенец рождается головкой вперед, а ногами вперед выносят только покойника.