— Да-а-а, — важно согласился Никифор, — книгу эту написать нужно.
А дома Королькова ожидал сюрприз.
Полина Павловна нарядилась точно на именины. На ней было надето голубое, неизвестное Королькову платье, лицо напудрено, а губы необычайно красного цвета.
— Ты что это? — спросил Корольков. — Малину в марте месяце ела?
Но ему тотчас же расхотелось шутить.
Жена посмотрела на него ясными, холодными глазами и сказала:
— Ни в какую Москву я не поеду.
— Как? — переспросил, кривясь, Корольков.
— Ты что, оглох? — сказала она и раздельно повторила: — Ни в какую Москву я не поеду. Знаю я, чем все это кончится.
«Вот это да, — подумал Корольков, — вот это конфект! В Караганду поехала, а в Москву не хочет».
Корольков знал, что ничто так не увеличивает губительную силу подземного взрыва, как любое самое ничтожное сопротивление. Взрывная волна сравнительно мирно движется по пустым штрекам большого сечения; но стоит ей встретить препятствие, — какую-нибудь легкую вентиляционную дверь, — как давление взрыва возрастает невероятно, — вагонетки сплющиваются в лепешку, железные рельсы, отрываясь от шпал, свертываются в затейливые клубки.
Полина Павловна в голубом платье, чем-то напоминавшем тот давнишний сарафан, выжидающе смотрела на него.
И, может быть, первый раз в жизни отступив от своей обоснованной теории, инженер Корольков не дал взрывной волне распространяться по пустому штреку.
— Поля, что ты говоришь, право же, — улыбаясь от чувства своей силы и правоты, сказал он. — Ты себе представляешь: Орджоникидзе приглашает меня честью, добром, по-хорошему, и я вдруг откажусь! Ведь это будет обида на всю жизнь.
