Иного выбора нет … - [4]

— Сэр, я… если бы я не видел, на что способна эта бомба, я бы не колебался ни секунды и сказал — «Бомбить Токио». Но видел, как растет этот жуткий гриб… — госсекретарь замолчал и посмотрел на Дьюи измученным взглядом. — Сэр, я знаю, что это будет стоить жизни многим американцам, но я не могу идти против совести и согласиться на атомную бомбардировку Токио.

После этих слов повисла долгая пауза.

Затем заговорил президент: — Господа, я благодарю вас за ваши высказывания. Я учту каждое и обещаю, что тщательно взвешу все аргументы. О своем решении я извещу вас незамедлительно.

Забавно, я всегда считал, что выражение «чувствовать, как весь мир лежит на твоих плечах» — это метафора. Дьюи отсутствующим взглядом смотрел за окно с каплями дождя. Июньские ливни гасили дневную жару и к вечеру воздух наполнялся прохладой и свежестью.

Что мне делать? На каких весах взвесить жизни американских солдат и мирных японцев? Какой мерою мерить? Как я могу сказать: «Эти человеческие жизни более ценны, чем вот те»? Это именно то, что говорил Гитлер, отправляя людей в концлагеря.

Он подумал о молодых парнях, своих согражданах, которые будут сражаться с японцами, если он примет решение о вторжении. Может быть, кто-то из этих парней — будущий Бэйб Рут. Или будущий Роберт Оппенгеймер. Или будущий Карл Сэндберг. Или будущий Томас Дьюи.

Он подумал также о детях с миндалевидными глазами, которые умрут в адском пламени, если он примет решение о бомбардировке Токио. Кто-то из них, возможно будущий Шекспир. Или будущий Бах.

Он подумал об отцах и матерях, голубоглазых и кареглазых, которые будут оплакивать своих детей, какое бы решение он ни принял.

В бессилии он обрушил кулаки на стол. Будь ты проклят, Рузвельт! Как ты мог, как ты мог оставить меня наедине с таким вопросом? Никто не должен становиться перед подобным выбором!

Он подошел к окну, и поглядел на умытые дождем цветы в саду. Его лицо скривилось в невеселой улыбке. Старый негодяй, ты мог бы хотя бы не умирать так внезапно. Тогда, по крайней мере, я хоть мог бы посоветоваться с кем-то, кто хоть однажды сидел за столом в Овальном кабинете.

С кем-то, кто принес присягу на верность американскому народу, кто поклялся его защищать. Именно в этом и заключался его долг — перед людьми, которые его выбрали. Он обязан был сохранить жизни американцев — столько, сколько было ему по силам.

Но этот миллион американцев равняется… что там говорил Роберт? Восьми миллионам японцев. Дьявольское уравнение. Ну и в чем заключается твой долг, Том Дьюи? Кто ты в первую очередь — американец или человек? Кем ты пожертвуешь? Как тебе нравится быть Богом?

Он вновь уставился за окно, но вместо мокрой лужайки он видел разрушенные и опаленные здания, искалеченных и сожженных людей. И звуки, которые он слышал, были плачем и стенаниями.

Ночью ему опять приснился сон. Он видел, как на выжженный город падает черный дождь.

— Господа, я принял решение. — От тех, кто сидел за круглым столом, не укрылась бледность на лице президента и темные круги под глазами. — Я давал клятву — служить моей стране. И я считаю, что наилучший способ это сделать — предотвратить потери среди американских граждан на поле боя и как можно быстрее закончить войну. Мы сбрасываем бомбу на Токио. — Он помолчал. — Я считаю, что иного выбора у нас нет.

— Я думаю, господин президент, что вы приняли правильное решение, — генерал встал. — В конце концов, какой смысл считаться самым могущественным человеком на Земле, если при этом нельзя защитить своих граждан?

— Действительно, какой смысл? — ответил Дьюи.

И самый могущественный человек на планете с затаенной тоской посмотрел за окно, и в сотый раз за день мысленно пожелал, чтобы на его месте оказался кто-нибудь, хоть кто-нибудь другой.