Иногда корабли - [22]

Каких ты в жизни достигнешь еще высот.

Когда ты спишь, ты стремительно молодеешь —

Тебе не дашь пяти или пятисот.

Ты дышишь такими нотами, обертонами,

Твоя голова… Какая там голова.

Ты так белобрыс, что, в общем, не важно, что на ней —

Январский снег, сентябрьская трава.

Насколько ты независим, насколько вправе я

Хранить ключи бессонных твоих ключиц?

Тебя спасают боги моей окраины,

Все те, кого ты в центр не смог включить.

И мы идем по улицам, будто ищем их,

Такая святая, глупая эта жизнь.

Блаженны нищие духом, поскольку нищему

Открыты закоулки и этажи.

3.

Чтобы так сочинять, нужно много всего уметь,

Различать на ощупь – золото или медь,

Различать на запах, что там – латунь, свинец,

Различать на веру – начало или конец.

Различать, размечать, отмеривать по чуть-чуть,

Темнобровы чухонцы, но белоглаза чудь.

То ли ветер с залива, то ли же кони в рысь,

Но ты так белобрыс ночами, так белобрыс.

Ты меня не отпустишь, но я же не полюблю,

Я отдамся ночью последнему кораблю,

Под конец навигаций в последний ночной заплыв,

Я уйду, твои слова на ветру забыв.

Не жалей обо мне, не жди, не броди, не ной,

Кто там ходит по нашей Троицкой и Сенной,

Кто там курит на Марсовом, греясь возле огня,

Не жалей обо мне, не бойся, не жди меня.

4.

Как ты счастлив, милый мой, мать твою, то есть Господи,

Как ты выращен в этой Троицкой и Сенной

На тебя написан тот самый вселенский ГОСТ, поди,

Тот единственный, самый правильный проездной,

Кем ты выращен, кем ты вылюблен, кем ты пестован,

То ли в вечном споре с режимом, то ли не в нем,

Как ты так живешь на Литейном или на Пестеля,

Без царя, без башки, но при этом с вечным огнем.

Все мои подруги тысячу лет как замужем,

Только я ловлю в лукавом твоем аду

Твой тяжелый луч, твой беглый взгляд ускользающий,

Если выживу – то не жди меня, я приду.

5.

Листвяное, словесное, снежное сыплешь крошево,

Почему ты такая ласковая, такая брошенная,

Не смотри на это будущее, не трожь его,

Все равно никто не уходит, чтоб навсегда.

Под мостом движенье гномье, чужое, троллье ли,

Под мостом всегда движенье одностороннее,

Не ходи за ним, не мучай его, не тронь его.

До чего холодна вода.

До чего ледяна вода.

Июль

Среди людей, которые не с нами,

уже есть те, которые не с ними,

а с теми те, которые не с теми,

и дальше, дальше вереница спин.

на цыпочках уходят по цепочке

по тихо звякнувшей дверной цепочке

и мы лежим, до боли сжав ресницы,

чтобы не догадались, что не спим.

чтобы не догадались, как мы тотчас,

как только лифт придет – чертовски точен,

как только звук шагов все дальше, тоньше,

мы выбежим в предутренний ландшафт

и будем все глядеть, как, застывая,

уходит то, чем жили мы, в трамвае

заплатит за проезд, поставит vale

в конце письма, и прекратит дышать.

и прекратит дышать. и будет снимок

с такими нами – жаркими, лесными

среди людей, которые не с ними,

не те, не мы, чужие из кино,

и будет снимок, смазанный и мелкий,

никто не различит – цвета померкли,

что ты и я смеемся на скамейке

и солнцем истекает эскимо.

Хвала тем, кто не с нами, храбрым вам, кто

Терпел все наши глупости, повадки,

и вряд ли тот и вправду виноват, кто

решил, что с теми тоже по пути.

Как хорошо, что лето, ярки краски,

Что ночи коротки, что ранний транспорт,

Что ты так крепко спишь. И не напрасно,

Что лифт вот-вот уж должен подойти.

М. и П

На небе только и разговоров, что о море. ©

Перед воротами очередь хуже рыночной,

Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.

Это понятно – на стороне изнаночной

Нет уже смысла выглядеть подобающе.

Топчутся – словно утром в метро на Бутово,

Словно в Новосибирске в момент затмения.

Десять веков до закрытья – а им как будто бы

Десять минут осталось, а то и менее.

Тошно и душно. Скоро там будет кровь или

Обмороки. Мария отходит в сторону,

Где посвободней, где веришь, что Райский сад,

К хрупкой высокой девочке с тонким профилем,

С косами цвета сажи и крыльев ворона

И с серебряными нитками в волосах.

Смотрят оттуда на всё это злое варево

И им просто приходится разговаривать.

Ты откуда? Я – из большого города,

Я оттуда, где небо не помнит синего,

Добраться до дома – разве что на троллейбусе.

Ты будешь смеяться – родители шибко гордые,

Имечко – Пенелопа, а мне – носи его.

Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.

А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,

Мои родители были – напротив – лодыри.

Когда окликают – я не беру и в голову.

Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.

Но как бы то ни было – я сюда не хотела,

Вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.

Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.

…Молчат и смотрят каждая в своё небо.

А мой я даже знаю, куда ушел.

И мне бы – хоть знать, что там ему хорошо.

А в очереди предлагают кроссовки дешево

И сувениры в виде ключей на пояс.

…Ты знаешь, как это бывает – вот так всё ждешь его,

А после не замечаешь, что едет поезд.

И ищешь силы в себе – потому что где ж еще,

И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.

…Или тебе говорят: «Ты держись». Ты держишься

За поручень, за нож, за катетер капельниц.

А я была – и внешне так даже чистенько,

Ходила на работу бугристой улочкой,

В метро по вечерам набивалась плотненько.

А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно

Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,

Он, знаешь, был высококлассным плотником.