Инквизитор - [54]

— Вы говорите о цветах, которые рассеяли ваши страхи своей красотой и ароматом. Вы говорите о песне, которой вы восторгались, и о виде, что вас очаровал. Сын мой, но это все чувственные радости.

— Но они привели меня к Господу!

— Снова я отвечу вам словами блаженного Августина: «Любите, но смотрите, что любите. Любовь к Богу, любовь к ближнему зовется милосердием; любовь к миру, к жизни мирской зовется похотью».

Но я не имел ни того, ни другого.

— Отец мой, — сказал я, — если уж взывать к блаженному Августину, то мы должны вспомнить все, что им сказано: «Да пребудет в вас корень любви, ибо из этого корня и не прорастет ничего, кроме добра»; «Оттого, что ты не зрел еще Бога, ты готовишься узреть Его, любя ближнего своего».

— Сын мой, сын мой, — приор поднял руку, — уймите ваши страсти.

— Простите меня, но…

— Я могу привести слова в поддержку вашего аргумента. Святой Павел говорит, что не по плоти следует жить, а по духу. А святой Бернард: «Поскольку мы телесны и рождены от слияния плоти, наши влечения либо любовь продвигается постепенно, милостию Божией, пока не достигнут духа». А что еще говорит святой Бернард? Он говорит, что когда обращаются к Господу в бдении и молитвах, в истовом усердии, в слезах, Он со временем являет Себя душе. Где было ваше усердие, сын мой? Где были ваши слезы?

— Их не было, — признался я. — Но я чувствую, что Бог, может быть, одарил меня благодатью любви Его, чтобы направить меня к этому усердию. Позволив мне изведать это блаженство, Он тем самым пробудил во мне желание вновь испытать его.

Приор недовольно заворчал.

— Отец мой, — продолжил я, чувствуя, что мне не удается переубедить его. — И я возжелал этого. Теперь я стал лучше, потому что я видел это и ощущал. Я стал смирнее. Добрее.

— Оставьте, сын мой. Мы с вами оба знаем, что это ничего не стоит. Андрей Капеллан — вот кто учит, что любовь земная облагораживает. Как там у него? Что-то про любовь, пробуждающую в человеке многие добрые свойства и научающую всех и вся, пусть и самых скверных людей, премногим добродетелям.

Я был немало удивлен, узнав, что мой старый друг когда-то читал «Искусство куртуазной любви» и даже заучивал фрагменты книги на память. Мне она никогда не попадалась; ее не часто встретишь в среде доминиканцев.

— Ну а я, отец мой, я не читал этого автора, — отвечал я в несколько ироническом тоне. — Но есть песня — однажды я ее слышал — как там?..

Лишь Венера повелит —

Мой дружок бодрится,

Ибо в сердце, где она,

Вялость не селится!

— Как вам не стыдно! — укоризненно воскликнул приор Гуг. — Сын мой, вы святотатствуете! Мы говорим о любви, а не о похоти.

— Я знаю. Я виноват. Но, отец мой, раньше я любил женщин, в чем раскаиваюсь, но ни с одной из них мое сердце не озарялось божественным светом. Тут же все по-другому.

— Потому что это другая женщина.

— Ах, отец мой, отчего вы не доверяете моим суждениям?

— Отчего вы не доверяете моим? Сын мой, вы пришли ко мне. Я высказал свое мнение: где женщина, там зло. Все отцы Церкви говорят нам об этом. Теперь же, если вы хотите нарушить свой обет послушания и оспорить мою позицию, то обратитесь к высшим авторитетам. Ищите у них признаки божественной и земной любви — научитесь их различать. Читайте Ангельского доктора. Читайте «Этимологию»[69]. И затем падите ниц пред Господом, вы, который недостоин получить Его благословение, из-за надменности духа вашего.

Отчитав меня так, приор наложил на меня епитимью и отпустил восвояси. Должен признаться, это был тяжкий момент. Тогда как мне полагалось есть пепел как хлеб и жаться к навозу, я стал упрям и непокорен; стрелы гнева вонзились в меня, и яд их напоил мою душу. Дух мой ярился. Братья сторонились меня, потому что я, внутренне кипя от бешенства, был что василиск: мой голос, хотя и ровный как всегда, мог жечь и разить. Наказания мои я нес с плохо скрываемым пренебрежением. Я верил, что приор Гуг суд превратил в яд, а плоды правды — в горечь.

Я, конечно, молился, но молитвы мои были что скользкие места в темноте. Я, конечно, читал авторов, рекомендованных отцом библиотекарем, но с целью оспорить суждение приора и доказать свою собственную правоту. Однако же, чем больше я читал, тем более у меня возникало сомнений насчет истинной природы того чувства, что я испытал в горах. Изучая богословие, я воспринимал это — как бы сказать? — как некую отвлеченность. Хотя я размышлял о союзе души с Богом и тому подобных вещах, но понимать умом, что быть в Боге значит не быть собой, отвергнуть все, что есть в тебе твоего, — понимать это умом совсем не то, что понимать сердцем. Другими словами, во время чтения у меня заново открылись глаза на то, что такое бытие в Боге, что нужно отказаться от себя и от всего, будь то творения, существующие ныне или в прошлом; что нельзя любить одно благо или другое благо, но должно любить то благо, которое рождает все благое. Странно себя ощущаешь, прилагая эту мудрость к своей собственной жизни. (Ранее я употреблял свои знания из философии и богословия только в дебатах с учеными собеседниками.) Это было так, точно я допрашивал свидетеля и проверял его на наличие ересей, осужденных в папской декреталии. Я вынужден быть спросить: а истинно ли я отрешился от себя и всего сущего? Вправду ли моя душа растворилась в Боге?