Инкуб - [23]

 Потому знал де Лиз, что Гэбриел Ластморт непричастен к убийствам. И злился, сжимая зубы, не желая показывать свой гнев, пытаясь контролировать свой голод – ardeur[58] – давивший изнутри, стремясь освободиться, пробудить демона ночи, ибо питался злобой, ненавистью и презрением, с которым долгие годы Лоран пытался бороться, но так и не смог совладать.

 Лиллиан разучивала Аппассионату[59], великую и самую страстную сонату Бетховена, переложенную Гэбриелом на челесту. Она улыбалась, представляя как её строгий «папочка» сам играет это произведение, вдохновенно касаясь клавиш-колокольчиков своими тонкими музыкальными пальцами. В такие моменты лицо его преображалось, смягчались черты, улыбка казалась искренней, а в глазах поблескивали слёзы – тогда он прикрывал веки, словно пряча боль, живущую в сердце.

 Раньше маленькая Лилль заглядывала ему в глаза, пытаясь понять, почему он плачет. Гэбриел только улыбался, продолжая играть, а, закончив, легонько взъерошивал её волосы, иногда даже щекотал, забавляясь её звонким смехом. Но девочка выросла… а потом ушла, решив жить своей жизнью.

 Гэбриел не удерживал её. Он научил её победить свои «недостатки», обратил в достоинства. Он называл её ласково «лучшей из женщин на небе»; а перед тем, как она покинула дом и Лондон, лишь попросил её сыграть на прощание на любимой челесте, пообещав подарить, как только она найдёт свой новый дом, своё «место под луной».

 Лиллиан была безумно рада, что Гэбриел принял её приглашение посетить Санкт-Петербург. Она очень скучала по нему, и переживала теперь, виня себя в том, что случилось. Но он всегда говорил ей: «Никогда ни в чём себя не вини. Что сделано, то сделано. Ты ведь не думаешь, что только от тебя зависит всё плохое и хорошее в этом мире…». И Лиллиан вновь улыбалась, представляя, как Гэбриел начинает играть новый воздушный пассаж. Хоть вспоминала с тоской и тревогой его фразу к Лорану:

 «Только тронь её – вырву душу».

***

 В тот вечер Город словно замер: иссяк фонтан дождя, туман улёгся в мостовых, и расступились облака – сомкнулись губы солнца, послав воздушный поцелуй болезненной луне, зловеще искажённой в онемевшей Неве.

 «Сегодня будет волчья ночь…» - подумал он с усмешкой, стоя у перил набережной, напротив театра, приветствуя восходящую на трон многоликую нимфу людских страданий, приветливо светящую им из-за угла, манящую, зовущую к себе легионы бесполезных лунатиков. Её укусы смертельны – на вкус, как кровавый абсент. Её соки – живая вода; но горда – совсем не из тех, кто отдастся за деньги или мольбы. Она сходит с ума от парфюма чумы.

 Он проходил мимо богатых витрин, наблюдая, как люди один за другим покидают проспект, спешат по крысиным ходам вернуться в свои норы, чтобы пережить медленно крадущуюся ночь, непривычно тихую и безветренную.

 - Простите, сэр, но мы уже закрыты!

 - Но ведь только семь! 

 - Сегодня рано темнеет. У нас короткий день…

 - И правда, на диво рано! Да и туман рассеялся! Без него, как будто, тьма выглядит темнее.

 - Это точно. На вашем месте я бы тоже сегодня не задерживалась на улицах. Чует сердце, неладно всё это.

 - Действительно, что может быть более пугающим в эти дни, чем спокойный безоблачный вечер.

 Женщина неодобрительно посмотрела на вечернего гостя, покачав головой.

 - Вы что, один из городских фаталистов[60]?

 - Возможно… Если бы я встретил одного, мог бы точнее сказать.

 - Нет, они не такие сумасшедшие. Так что же привело вас сейчас в моё скромное ателье?

 - Как-то на днях, прогуливаясь по проспекту, я случайно увидел у вас на витрине одну маску… с клювом…

 - А, маска Скарамуша... Вы хотите её купить?

 - Да, мадам. Определённо, хочу.

 - Подождите секунду, сейчас я вам её принесу.

 Он огляделся. В этом неряшливом, но загадочном ателье в каждом угле и изгибе он чувствовал древнюю силу искусства маскарада, позволявшую разным людям в разные времена заглянуть за занавес реальности. Те маски, что человек надевает ежедневно - лишь нелепый фарс в сравнении с настоящим произведением истинного мастера: художника, запечатлевшего форму – единственную и неповторимую – которая способна полностью изменить того, кто примет её обличье.

 - Вот, специально для вас. Редкая вещица, итальянская, вне сомнения. Не знаю, сколько ей лет, но, вроде бы, неплохо сохранилась. Говорят, такие маски носили во времена чумы.

 - Недаром их и по сей день носят… Но эта – белая?

 - Да-да, белая…

 - Чудесно.

 Хозяйка ателье в замешательстве наблюдала за тем, как он, довольно улыбнувшись, спрятал маску в полу плаща и вышел прочь в растущую ночь.

 Ей не давал покоя странный смысл оброненных им слов. Недаром их и по сей день носят… Часто ей казалось, что она видит лишь малую часть огромного мира, в котором существует то, что, как её учили, неспособно существовать. И сейчас, встретившись лицом к лицу с одним из тех, кого в её семье всегда называли «бесполезными лунатиками», она ещё сильнее задумалась, как велика тайна мира, которую ей никогда не будет суждено узнать. И глупым, бессмысленным и крайне обескураживающим казалось ей осознание того, что это они – такие как она и её семья – и есть те самые «бесполезные лунатики»; а он – странный незнакомец опустевших улиц – одно из существ, что знает больше, чем кто-либо, но не может, или не хочет никому ничего рассказать.