Инкуб - [117]

Стараясь ступать как можно тише, он направился вглубь комнаты, но её обстановка ещё не отложилась в его сознании и массивный резной стул — гордость местного краснодеревщика — с грохотом приземлился на полу. Встревоженный шумом сокол заклекотал и юноша, довольный тем, что на него наконец-то обратили внимание, с заговорщицким видом приложил палец к губам.

— Тсс! Тише, Финист, а то разбудим Цветика.

Он снова двинулся в том направлении, где находилась кровать, и на этот раз на его пути оказалась подставка с цветком — конечно, если судить по глухому звону черепков и чему-то мягкому и лопушистому под подошвами его кожаных сапог.

— Блин!.. — выругался он и проворчал: — Между прочим, некоторые могли бы дождаться и встретить мужа. Вот Руника небось ждала Курта, а не дрыхла, как сурок. — Но на этом его испытания не кончились, и он с размаху налетел на острую деревяшку, видимо, декоративный элемент какой-то мебели. — Ой-ё! Мать твою перемать!.. Блин, ещё и шторы задёрнула!

Вышедший из себя Юлиан бросился к окну и тяжелые бархатные портьеры на кольцах с грохотом отлетели в сторону. Затем он пошарил по окну и, найдя латунные задвижки, толкнул раму и свесился наружу. Тёплая лунная ночь, благоухающая осенними цветами, и солидная порция вина в крови быстро вернули ему благодушное настроение.

«Красота! Может, разбудить цыплёнка и пойти погулять? — промелькнула у юноши озорная мысль. — А что? Как положено парочке можно будет немного поцеловаться. Молодожены мы, в конце концов, или нет? Как сказал Курт, в такую ночь грешно спать». Шаловливое воображение тут же выдало ему дальнейшее продолжение романтического свидания (что на этот раз не вызвало у него ни малейшего протеста), но затем снова вмешался здравый смысл и испортил ему всю малину. «Но-но, мой мальчик! Закатай губу! — окоротил он сам себя. — Не хватало ещё оставить бедного цыплёнка с ребёнком на руках. Это тебе не двадцать первый век на Земле с почти повсеместной терпимостью к матери-одиночке. Между прочим, зря тяну. Давно пора переговорить с Аделией и попросить её отправить Цветанку домой после моего ухода». Но при мысли о неизбежном расставании с девушкой у него ёкнуло сердце. «Блин! Так и знал, что этим кончится! Нужно было сразу делать ноги, а не изображать из себя рыцаря-защитника… Эх, цветики-цветочки! Ну давай, трубадур, только не выпади из окна!»

Прямо у окна разросся плющ, среди которого затерялся вьюнок и Юлиан, перегнувшись через подоконник, потянулся к одному из нежных бледно-розовых цветов. «Ну, чёртова устрица! Если я по твоей милости сейчас свалюсь, то в случае летального исхода не жди спокойной жизни, клянусь, у моего привидения будет крайне скверный характер!.. Ура, достал!» Юноша поднёс цветок к носу, а затем повернулся к комнате и весело фыркнул — яркий лунный свет, падая сквозь частые переплёты рам, расчертил пол на квадраты. «Классики» сразу же напомнили ему о деревенских каникулах — самом счастливом времени его безоблачного детства — и пробудившиеся воспоминания властно потянули его ко времени знакомства с Антониной Марковной, матерью Лидии, и, следовательно, его бабушкой. Правда, тогда это была не его бабушка, а Юлечки Соколовской.

Картинки из прошлого ярки, но фрагментарны, будто живопись на картинах или немое кино.

(Изящный силуэт матери на фоне пыльного солнечного света, падающего из многочисленных окон с белыми занавесками и неистребимой геранью на подоконниках. В своём наряде от знаменитого парижского кутюр она смотрится инопланетянкой среди убранства обычного деревенского дома. Впрочем, как и девчушка, стоящая рядом с ней. Она в не менее дорогом наряде и больше напоминает эксклюзивную куклу, чем живого ребёнка.

Лидия крепко держит детскую ручку, стараясь при этом не слишком сжимать тонкие пальчики, затянутые в белые кружевные перчатки. Девочка не обращает на это внимания и неотрывно смотрит в большое зеркало в тёмной раме, где они обе отражаются. Она привыкла видеть себя и мать только в окружении версальской роскоши или не менее богатых авангардистских интерьеров и ей сложно соотнести простую обстановку деревенского дома с ними обеими, потому ей кажется, что она видит не себя с матерью, а двух таинственных фей, явившихся в гости к несчастной Золушке. Вот только та почему-то не спешит с появлением.

— Мам, ты где? — наконец кричит Лидия и нетерпеливо переступает на своих высоченных каблуках. — Чёрт знает что! Вечно у матери все двери нараспашку, заходи кто хочет, — ворчит она и бросает обеспокоенный взгляд на девочку.

— Ну, как тебе здесь, малышка?

Юлечка поднимает глаза на мать. «Отвратительное место! Будка у моего Бима и то больше», — хочет она сказать, но вместо этого неожиданно для себя говорит совсем другое:

— It's normal! I like bucolic style.

Девочка улыбается и с любопытством оглядывается по сторонам. Лидия заметно расслабляется. «Ну, слава богу! А я уж боялась!» — написано на её лице.

— Доченька, наконец-то!

Из-за проёма, скрытого плотными тяжёлыми портьерами, выходит сухонькая старушка. В своём строгом тёмно-синем платье с кружевным воротником и седыми буклями она смотрится аристократкой в изгнании. Несмотря на почтенный возраст, у неё королевская осанка.