Инклюз - [19]

Отбежав, так чтобы анархисты меня увидели, я трижды махнул над головой курткой. Тотчас они закопошились и Теоретчик, расчехлив "Льюис", улегся с ним на путях, а Лев с Борькой неспешно пошли по шпалам к приближающемуся поезду.

Я побежал к ним и успел как раз к моменту, когда Борька достал гранату и поднял ее над головой. Паровоз уже подходил.

— Помахай еще. Теперь ему, — велел Борька, и я, снова, сняв куртку, стал сигналить машинисту. Как положено: кругами перед собой.

Паровоз начал тормозить и Лев спросил:

— Ты по-турецки говоришь?

Я помотал головой (ну какое это знание — полторы сотни расхожих фраз?) и спросил в свою очередь:

— А ты?

— Одну поговорку знаю: "Ахмед не взял, а Махмед бы и не дал".

— Маловато.

Но слова не понадобились. Машинист с помощником, увидев гранату, а в сотне ярдов за ней — пулемет, остановили машину и вылезли, показывая пустые руки.

Лев проверил, не осталось ли кого на паровозе, и махнул рукой, приглашая. Мы все погрузились, и машинист снова взялся за рычаги и штурвалы, а кочегар заработал лопатой.

Маруся пыталась выспросить у машиниста, что в вагонах. Он вроде понимал, и даже отвечал, вот только она смысл ответов уяснить не могла.

— Кони, что-ли? — растерянно переспрашивала Маруся, когда машинист в очередной раз перекидывал ногу через воображаемую спину и "тпррукал" губами, вытянув руки вперед.

Я смотрел, как они рядятся — смешно же, и вдруг догадался.

— Мотоциклы? Motorcycles? Motorrad? Motocyclette?

Машинист затряс головой так, что чуть ли не бил себя подбородком в грудь.

— Это что, навроде велосипеда с мотором? — с сомнением спросил у Теоретчика Борька.

Тот, разумеется, разразился речью о мотоциклах, их коротком прошлом и вечном будущем. Что они, мол, скоро и вовсе полетят. Анархисты заслушались, а я отвернулся и вскоре заметил, что машинист тянет руку к тормозному штурвалу.

— Ты чё это?

Слов он не знал, но интонацию понял прекрасно. И вытянутым пальцем указал вперед, туда, где на путях что-то темнело. Я потряс за плечо Борьку.

Он посмотрел в бинокль и со словами: "А быстро они пограничников нашли…" привлек к себе внимание машиниста, после чего запрещающе помотал головой и нахмурился. Машинист залепетал что-то, но тормоз крутить не стал. Без слов понявшая в чем дело, Маруся вытянула саблю и потыкала ей воздух возле кочегара. Тот зажмурился и быстрее заработал лопатой.

— Лезь, я тебе машинку подам, — сказал Степан Теоретчику, который, замолчав, высунулся из кабины и высматривал путь на крышу. Я же в Борькин бинокль высматривал, кто же нам преграждает путь.

Чудная там была компания! С десяток турецких солдат с ефрейтором, которые как-то неуверенно топтались, возя прикладами по щебню. Трое пастухов или крестьян в овчинных жилетах и фесках. Этим троим, показывая на сваленные рядом лопаты и заступы, что-то объяснял человек очень похожий на того, что утонул со Степановой пулей в животе. Я даже подумал: "Фонарщик выплыл?", но все-таки это был не он. Этот и ростом поменьше, и собой покруглее.

В чем-то он крестьян убедил, и те, разобрав лопаты, стали кидать щебень поверх уже наваленных на рельсы мешков.

— Шибче давай! С ходу пройдем! — рявкал на машиниста Борька, а Маруся делала кочегару страшные глаза и поигрывала саблей.

Когда до заставы осталось всего ничего и турки поняли, что паровоз не остановится, солдаты упали на одно колено и по команде ефрейтора прицелились. Но не успели они дать залп, как с крыши застучали короткие очереди, а следом такая длинная, что должно быть Теоретчик весь диск высадил.

Посмотреть было любопытно, и я, встав ногой на проем двери, подтянулся и глянул, что там на крыше. Ух! Это было красиво! Теоретчик стоял во весь рост, шинель развивалась, а он, чуть пригнувшись вперед, снова бил длинной очередью в сторону турок. Мне чиркнула по голове отлетевшая гильза, и я убрался. А, посмотрев вперед, обнаружил, что убрались и турки. Так толком и не постреляв, солдаты разбежались и залегли поодаль от насыпи. Крестьян и вовсе видно не было. Только толстячок стоял одной ногой на рельсе и, положив руку с пистолетом на сгиб второй руки, стрелял из артиллерийского Люгера.

Он так и не отошел, когда паровоз въехал в баррикаду, разметал ее, едва не сойдя с рельсов, и продолжил путь. Оглядываться на труп толстячка никто не стал. Чего интересного-то?

Через пару часов машинист замахал руками и стал повторять, делая руками отгоняющие жесты: "Измит! Измит!"

— Чего он?

— Хочет, Маруся, чтобы мы сваливали, потому, как к Измиту подъезжаем. Так я думаю, — перевел Степан, и все согласились. Я жестами приказал машинисту крутить тормоз, а, когда поезд остановился, Маруся и Лев споро связали машиниста с кочегаром спиной к спине.

— Не, ехать вам пока нельзя, — объяснил Лев, принуждая этих двоих потешно продвигаться боком прочь от паровоза. — И остаться нехорошо. Другой поезд поедет, не заметит, что вы стоите, и будут последствия. А люди вы неплохие — живите.

Теоретчик же сбил пломбы с вагона и разглядывал, стоящие рядом, закрепленные в дощатых козлах мотоциклы. Их было три, все одинаковые: вытянутые, с рыжим седлом, похожим на деревянный брус.