Инкарцерон - [57]

Каспар с отвращением посмотрел на Клодию.

– Что ты глядишь невинными глазками? Меня не обманешь. Говорю тебе, мне всё равно, как далеко у вас зашло. Так или иначе, мне всё известно. Факс рассказал мне, что он видел прошлой ночью.

Клодия почувствовала, как бледнеет. Взглянуть на Джареда не было сил.

Собаки зарычали и кинулись в драку. Одна из дерущихся собак задела её юбку, и Клодия притопнула на псину ногой.

Каспар поднялся, вся его фигура, облачённая в чёрный бархатный сюртук и украшенная кричащим ожерельем из золотых цепей, излучала самодовольное торжество. Он принялся пинать ногами собак, пока они с визгом не разбежались.

– Но предупреждаю, Клодия, веди себя скромнее. У моей матери не такие широкие взгляды, как у меня. Вот она взбесится, если узнает! – Он с ухмылкой посмотрел на Джареда. – И твой умник-учитель тут же обнаружит, что его болезнь начала протекать с осложнениями.

Клодия так разозлилась, что готова была сорваться со скамьи, но лёгкое прикосновение Джареда удержало ее. Они молчали, провожая взглядом удаляющегося по гостиничному двору Каспара, огибающего лужи и кучки навоза, дабы уберечь дорогущие туфли.

Наконец лорд Эвиан достал табакерку.

– Вот это да! – начал он тихо. – Если я что-то понимаю в угрозах, то это угроза.

Клодия подняла глаза на мрачного, обеспокоенного Джареда.

– Факс? – задал он единственный вопрос.

Она дёрнула плечом, сердясь на саму себя.

– Он видел, как я прошлой ночью выходила из твоей комнаты.

– Клодия… – в голосе Джареда явственно прозвучало беспокойство.

– Знаю. Знаю. Это я во всём виновата.

Эвиан деликатно втянул носом понюшку.

– Весьма досадное происшествие, если вас интересует моё мнение.

– Это не то, что вы подумали.

– Конечно.

– Говорю вам, всё не так. И вы можете перестать притворяться. Я рассказала Джареду про... Стальных Волков.

Эвиан быстро огляделся.

– Потише, Клодия, прошу вас. – Голос его утратил манерность. – Я ценю вашу веру в наставника, однако…

– Конечно же, она должна была рассказать мне. – Длинные пальцы Джареда забарабанили по скамейке. – Потому что весь заговор целиком и полностью идиотский, в высшей степени преступный, и почти наверняка найдётся какой-нибудь предатель. Как вам вообще пришло в голову втянуть в это Клодию?!

– Потому что без неё нам не справиться, – толстяк ответил спокойно, но лоб его покрыла лёгкая испарина. – А уж вы, Мастер Сапиент, как никто другой должны понимать, что сделали с нами суровые законы Хаваарна. Некоторые из нас состоятельны и благополучны, но лишены свободы. Мы по рукам и ногам скованы Протоколом, порабощены косностью. Проклятый мир, где люди не умеют читать, где передовые научные достижения, накопленные веками – прерогатива богатых, где художники и поэты обречены на творческое бесплодие, вынуждены бесконечно повторять и переиначивать шедевры прошлого. Ничего вновь созданного. Новизны вообще не существует. Ничего не меняется, ничто не растёт, не эволюционирует, не развивается. Время остановилось. Прогресс запрещён.

Он придвинулся вплотную. Клодия впервые видела его таким серьёзным – он словно сбросил всю свою жеманную маскировку и вдруг обернулся измотанным, отчаявшимся стариком. Пугающее превращение.

– Мы умираем, Клодия. Мы обязаны сломать эту темницу, в которую сами себя замуровали, выбраться, наконец, из круговерти этого колеса, в котором бегаем, словно крысы. Я кладу себя на алтарь нашей свободы. Если это означает, что я погибну – что ж, мне всё равно. Смерть тоже своего рода освобождение.

Воцарилась тишина. Лишь грачи кричали в кронах деревьев, да запряжённые лошади били копытами о булыжник гостиничного двора.

Клодия облизнула пересохшие губы.

– Не предпринимайте пока ничего, – прошептала она. – Возможно, скоро я ... расскажу вам кое-что небезынтересное. Но не сейчас.

Она умолкла, не желая больше говорить. Но как теперь унять эту боль, эту незаживающую рану, которую оставили в её сердце слова лорда?

– Лошади готовы. Едем.

***

Улицы были полны народа, но все молчали. Страшная, гнетущая тишина окутала Финна плотным, почти осязаемым облаком. Спотыкаясь под жадными взорами женщин, оборванных детей, калек, стариков, солдат, Финн уставился на грязь под ногами. Он готов был смотреть куда угодно, лишь бы не встречаться с этими взглядами, полными холодного, отчуждённого любопытства. Куда угодно, лишь бы не на них.

Единственным звуком, раздававшимся на переполненных улицах, был стройный топот шести ведущих его стражников, стук их подкованных железом каблуков о булыжную мостовую. Высоко вверху, среди облаков, будто знамение, парила с жалобными криками огромная одинокая птица. Ветер подхватывал её крик и разносил эхо по просторам Инкарцерона.

Кто-то запел. Первая нота прощального плача, словно сигнал, была подхвачена толпой, напев зазвучал мягко, и эта странная песнь была полна печали и страха. Финн пытался разобрать слова, но до него долетали лишь обрывки: «порвёт серебристую нить»... «вдаль по бескрайним чертогам вины и снов» и рефреном навязчиво повторяющаяся фраза: «кровь – это масло для смазки замка, палец – ключ, чтобы дверь отворить».

Поворачивая за угол, Финн обернулся.