Инка - [54]

Потом какой-то грубый голос не выдержал и громко предложил выставить деда. Так отыскался вожак, клич был подан и сильные руки тут же, без промедлений стали послушно пихать деда, грубо и жестоко подталкивали его к дверям. И тут выяснилось, что Инкино запястье попало в капкан чьей-то сухой, хваткой руки, которая неуклонно тащит ее к выходу. Да еще волны Океана Людского шумят, ругаются, играют Инкой, как пробковым поплавком, письмом в бутылке или любым другим легким безвольным предметом, оказавшимся в пене бури. Тем временем экспресс проносился мимо тонущих в темени хижин местного населения, мимо почерневших лачуг, которые пригибались все ниже к земле, уступая место многоэтажным кирпичным замкам путешественников, дельцов и воротил. Деда с птицей на плече, а вместе с ними – Инку, крепко закованную в капкан, как оказалось, дедовой руки, вытолкнули на островок одиноко обдуваемой ветрами остановки, осыпая вслед суровыми морскими ругательствами и зверскими пиратскими пожеланиями. По обе стороны шоссе ветер ворошил сорные травы темных полей. На горизонте таяли розоватые и фиолетовые туманности, словно остатки света допивал жадный ненасытный великан.

Стены остановки украшали примечательные наскальные рисунки углем но их уже было не разглядеть без фонарика. Инка высвободила руку, воспользовавшись тем, что Огнеопасный дед и ястреб, многозначительно помалкивая, глядели вслед убегающему в мегаполис экспрессу. Порывы ветра укладывали, ворошили птичьи перья и ставили ирокезом волосы на Инкиной голове. Наблюдая, как хладнокровно и стремительно отдаляется экспресс, огорченный и обиженный дед выпустил вслед негостеприимному автобусу столб огня изо рта. В свете пламени лицо деда выглядело недоброжелательным и мрачным, губы его шевелились и, как шелуху, выплевывали новые и новые всполохи. От золотистого пламени занялись было травинки на обочине, запахло подпаленной весной, но придорожная сырость победила огонь, и все быстро укуталось обратно в свежие синие сумерки. Ястреб каменным изваянием чернел в темноте, внимательно разглядывал Инку при новых вспышках дедова гнева. И вот, когда снова рыжие языки пламени вырвались изо рта старика, Инка заметила на чешуйчатой лапке ястреба кольцо. Она пригляделась, ветер вдруг показался ей обжигающе холодным, почти ледяным, ведь она узнала костяное кольцо, старинное, как из музея, желтое с орнаментами в виде зверюшек и трав. Когда пламя угасло, бывалая в набегах и странствиях по бутикам города, Инка-знаток, кошачьим взглядом разъяв темноту, не выпускала кольцо из виду. Огнедышащий дед бормотал обидные слова по адресу давно скрывшегося за горой автобуса, искры снопами сыпались из его рта, являя пустынным полям бесплатный фейерверк. Инка прищурилась, сомнений быть не могло: на ноге птицы висит то самое костяное кольцо. «Уаскаро, Уаскаро, это твое кольцо, я уверена, ведь все, что связано с тобой, Уаскаро, забыть невозможно».

 – Слышала, птица, – хмыкнул дед ястребу, – о чем я и говорил: дедов автобус всегда идет туда, где удача, но выбрасывает деда на полпути.

Проснулась Мама Килья, выплыла из фиолетовых покрывал, томно осыпала поля серебряными чешуйками-монетками, и все стало таинственным в ее сиянии.

В ответ на дедовы жалобы черное изваяние ястреба ожило, шевельнулось, оттолкнулось от стариковского плеча, оставив, наверное, рваный след когтей на тулупе. Крылья распахнулись, хлестнули воздух, и этот звук призван был привести в содрогание все полевое воинство: откормленных юрких мышек и медлительных пузатых крыс. Черный точеный силуэт птицы устремился к Маме Килье, словно нес к ее щекастому молочному лицу дедовы жалобы и обиды. Инка и дед не без зависти наблюдали, как ястреб парит над полем и, раскинув крылья, обнимает темные, шепчущиеся с ветром травы.

 – Положим, и вправду, легенды о вас, как перелетные птицы, летают по миру. Пусть себе дальше летят. А я хочу знать, зачем вы меня искали в аэропорту? Уж объясните, а то вы меня здорово отвлекли, я человека пропустила, не встретила из-за вас, – распалилась Инка.

 – Брешешь, я тебя и знать-то не знаю, – прищурился дед, и в густеющей ночи его глазенки хитровато блеснули.

Он поглядывал на Инку искоса, как на зверька в силке, выжидал, как она выпутается, что скажет или все-таки не найдется, сдастся.

 – Не врите, вам про меня Уаскаро наверняка рассказывал!

 – Как же, жаловался, – дед ухмыльнулся, – что спешишь и думаешь не о том.

– А еще, что он еще говорил обо мне? И вообще, где он? – почти крикнула Инка. Неожиданный возглас заставил содрогнуться деда, разбудил темные, дремлющие поля, встревожил задумчиво кружащего ястреба и привел в панику добродушную ленивую Маму Килью.

Возможно, тут-то Инка и срезалась, нарушила покой сумерек и спугнула готовность деда пооткровенничать. В этом была ее ошибка, согласно ритуалу надо было двигаться плавно и медленно, надо было выдувать слова осторожно, как легкий ветерок, не спеша выжидать и почтительно вытягивать тайны. «Эх, – опомнилась Инка, – надо было вначале спросить про него самого, про пламя изо рта, про дым из носа, а потом тактично поинтересоваться, что это за легенды, как перелетные птицы, щебечут о нем на разных материках и островах». Но, кажется, было уже поздно.