Инка - [42]

Инка сидела не на табурете – на морском еже. Долгожданная весть от Уаскаро была каплей и не напоила Инкино любопытство. Инка билась впустую, несколько раз аккуратно возвращала соседку к Уаскаро и просила повторить слово в слово, что он сказал. Повторив все в третий раз, соседка многозначительно посмотрела на часы и, сопровождая громким зевком, подвела черту:

 – Хорошо посидели, а теперь пора по домам, – это означало завершение дружественного чаепития. Отношения мгновенно перешли в обычные, подозрительно-оборонительные. Соседка вслед раскатисто огласила лестничную клетку угрозой, что эхом разнеслась от подвала до чердака:

 – Хоть иногда сквозь зубы «здравствуй» цеди.

Прижимая к груди пачку сахара, Инка несла домой весть – Уаскаро приходил, а соседка Инквизиция его видела, но это ничего не проясняло. Еще она тащила домой воз перемолотого между двумя жерновами прошлого, один из которых хрипел голосом женщины-ондатры, что Аскара три года назад сбила машина, а другим жерновом были все недавние события, включая знаменитую пляску «айлавмоска». Инкина мысль пугливой уткой уносилась в темноту сознания и ничего не различала. Шторм и дрожь внутренностей не утихали, полночь пахла старым мехом, глиной, ветерком, духами дождя, уснувшими цветами и сумраком. Полночь, как приоткрытая пасть – в ней намечались очертания будущего, его спелых, тугих зерен и влажно отблескивали контуры предстоящих встреч. Случайных и сокровенных. И не хотелось думать, что и все предстоящее попадет в жернова, перетрется в муку.

На следующий день Инка лежала на диване, свернувшись калачиком, запивая смятение кровью томатов, провожая взглядом плотные толстенные тучи, серые, стеганые, которые медленно ползли за окном, словно на краю земли кто-то взялся за уголок и тянул их на себя. После шторма Инке нездоровилось, она понятия не имела, позволит ли шестизубая судьба дотянуть этот год, сомкнуть цепочку его дней в бусы или зажарит как мелкого зверька в жертвенной печи. Инка так и провела день мумией на диване, сначала беспокоясь, потом уже безразлично, устало поглощала небо. Облака проплывали мимо окна чинно, каждое шипело на остальных, чтобы сограждане-тучи не торопили, не наседали, двигались медленнее, дали успокоить Инку. Облако в виде бело-розовой каравеллы причалило к дымной туче-берегу. Облако-волк убегал в предгорья, а вершина горы ослепляла искристо-белым ледником. Убегая, волк намочил кончик хвоста в голубизне ясного неба-озера и шепнул, что снег – это всего лишь холодные блестки, и солнце золотит каждую кисточкой. Облако-лиса нежилось посреди белой пустыни, а на горизонте паслись лама и детеныш. Было так-же много бесформенных облаков, они как пустые таблички или чеки: что напишешь, в то и превратятся. Было одно смеющееся облако, было облако-корзина с дырками и фруктами. А потом облака сгустились и поплыли молчаливо, задумчиво, как будто продрогли и устали.

К Инкиному горлу грубым ножом-камнетесом все плотнее прижимался день возвращения на работу.

Обвалившийся от древности потолок, а с ним и две хрупкие стены – и помещение бывшей прачечной изувечено не хуже, чем если бы попробовало выдержать осаду пушками. Но проломы наскоро залатали, осыпи штукатурки, песок, сор вымели, сквознячком через узенькие форточки как попало проветрили. Слишком хорошо уяснил и ежесекундно помнил Писсаридзе – после обвала потолка турфирма понесла большие убытки, половина команды «Атлантиса» разбежалась, как с тонущего корабля, куда попало, лишь бы спасти бюджет, шкуру и отпуск. Остальные страдальцы, молчаливые и бледные, возвращались в лоно конторы. И правильно делали – на экстренном собрании Писсаридзе обрисовал убытки и призвал на любые жертвы: если надо и кожу сдерем для процветания фирмы и возмещения затрат на ремонт.

Инка вернулась к рабочим обязанностям похудевшая, за отпуск она одичала и обрела прыткость ума. Теперь, загнанная в свой рабочий угол, она внимательными зоркими глазами перебирала, как камешки, лица коллег, словно чек под лупой осматривала в разных ракурсах лицо Писсаридзе, который, тихо покрикивая, бегал, суетился и ежеминутно призывал затянуть пояса – впереди настоящая битва с невзгодами. Она вдруг прояснила, что в усеченном черепе Писсаридзе заложена инструкция, кто такая Инка. И расписано в этой инструкции по пунктам, как к Инке следует относиться. Как на нее надавить, получить желаемое, как содрать с нее кожу, выжать из ее жизни лишний час, чтобы в полночь, скрюченная, с вспотевшими подмышками она выстукивала на компьютере диковатые ритмы нового яркого буклета о сладостном отдыхе в солнечных краях.

Как известно, телу требуется полгода, чтобы привыкнуть к воздуху высокогорий, а чтобы привыкнуть к предгрозовой атмосфере подвальчика турфирмы «Атлантис», Инке потребовалось бы несколько жизней.

Час рабочего времени после отпуска миновал, Инка со стороны представлялась самозабвенно выстукивающей танец радости на клавиатуре, а сама, прилежно составляя план на ближайшую неделю, напряглась, как струна, не позволяя изжоге и пасмурности души сказаться на выражении лица. Украдкой она разбрасывала по сторонам настороженные взгляды-дротики и обнаружила – коллеги-то, оказывается, тоже сидят внимательные и пугливые. Как хорьки, они вроде выстукивают: кто – танец радости, кто – погребальные песнопения, а на самом деле вынюхивают атмосферу конторы, выведывают, чем занят соплеменник по труду.