Инициация - [34]

Для близнецов все эти горы данных, сухих, как пустыня в знойный день, вкупе с бесконечными часами, проведенными в креслах самолетов, пароходов и на жестких библиотечных стульях, всегда сводились к «мама ищет маленький народец!». Что было мило, когда дети были маленькими, а оптимизм и юмор Мишель достигали максимума, но с каждым годом становилось все менее милым, пока наконец на одном из семейных обедов без всякой преамбулы Мишель не объявила угрюмо, что ее исследования (факультативные, слава небесам, по отношению к основной работе) были ничем иным, как погоней за химерами, и с ними официально покончено. Отныне все свое свободное время она посвятит изучению генеалогического древа ее обширного рода. После обеда она выпила полбутылки белого вина и уснула на полу гостиной. Тем вечером они старались больше не затрагивать больную тему, а через несколько недель перестали говорить об этом вовсе.

Рассказы Холли о говорящем коте Мишель высмеяла; трубы в их доме, как и в большинстве старых домов, издавали всевозможные стуки и стоны, на крышах устраивали гнезда землеройки, и, помимо прочего, у детей слишком богатое воображение.

Дон, однако, редко попрекал дочь. Он тоже побаивался и чердака, и погреба. Были и другие мелкие происшествия – целый ряд происшествий, если уж на то пошло, – которые он списывал на собственные фобии или, если обстоятельства к тому располагали, просто безотлагательно выкидывал из памяти. Он весьма поднаторел в умении выбрасывать из головы неприятные детали – до очередного отъезда Мишель, в те моменты, когда наступала ночь, напряжение в сети начинало скакать и в темноте раздавались звуки: опрокинутого стула, треснувшей вазы, передвигаемых в буфете стаканов и тому подобного. Пропадали предметы, еда, вилки, ножи. Ножи беспокоили его, пропадали всегда самые крупные – топорики и секачи для разделки мяса. Иногда Туле начинал смотреть на потолки и стены, поскуливая при этом, как щенок. Вот тогда страхи Дона начинали расти, как на дрожжах.

Он принимался сновать из комнаты в комнату, щелкая выключателями. Жизнерадостное сияние ламп успокаивало его; правда, свет был бессилен перед самыми дальними закоулками и уголками, где сгущался мрак. О чем Дон больше всего жалел, живя в старом поместье Моков, – так это о невозможности раз и навсегда изгнать из него тьму.

Вскоре воцарился хаос. Все пространство от входной двери до лестницы, ведущей на чердак, выполнявший по совместительству функции комнаты для гостей, было завалено багажом. Курт и Винни согласились там разместиться, хотя Курт и посетовал на тесноту помещения, предрекая, что разобьет себе череп о балки. Холли велела ему захлопнуть варежку и быть большим мальчиком. Он ответил цветистым эпитетом. Они предпочитали вести беседу, разойдясь по разным комнатам, а еще лучше по разным этажам, что подразумевало крики, а также собачий лай и собачью беготню вверх и вниз по лестнице. Мишель громко посоветовала им прекратить шум из уважения к ее похмелью. Телефон трезвонил не умолкая. Поскольку Дону никто никогда не звонил, а Мишель отказалась брать чертову трубку, он назначил в секретарши Холли, а та, в свою очередь, передала эстафету несчастной ошарашенной Линде, которой ничего не оставалось как бродить с неприкаянным видом с огрызком карандаша в руке.

– Приедет Аргайл, – объявила Линда. – Привезет шампанское.

– В такую-то погоду? – спросил Дон под аккомпанемент громового раската. Аргайл Арден был филогеографом [45], некогда работал в Калтехе [46], затем в Сент-Мартине [47], а в настоящее время подвизался консультантом в Редфилдском музее. Дети все еще называли его дядей Аргайлом.

– Ничего, не утонет, – сказала Мишель. – Кроме того, мы же не можем оставить его одного в его огромном домище: рано или поздно всю округу как пить дать обесточит. Ты не мог бы отнести этот чемодан Вин, дорогой?

Она то и дело норовила под разными предлогами увести от Курта Винни, Холли и Линду. Они расселись на кожаном диване в гостиной, обложившись со всех сторон множеством фотоальбомов. Их четверка явно собиралась окопаться тут на неопределенно долгий срок.

– Какой из? – Дон окинул мрачным взглядом комплект дизайнерских чемоданов.

– Вон тот, тяжелый, – Мишель махнула рукой в неопределенном направлении.

Дону они все казались одинаково тяжелыми. Он решил, что пришла пора ускользнуть, чтобы принять лекарство от артрита, запив его хорошим глотком «Гленливета» [48], который он хитро припрятал в кладовой за рядом стеклянных и жестяных банок с овощным рагу. В последнее время он не злоупотреблял выпивкой, разве что если переживал стресс. Он налил себе тройную дозу, сочтя, что ее анестетического эффекта ему хватит до приезда Аргайла, который вызволит его из когтей жены и детей.

Курт ввалился в кухню и поймал его с поличным.

– Иисус Христос и все его апостолы! Ну-ка давай это сюда! – Он вломился в кладовую, схватил бутылку и осушил на четверть. – Я надеюсь, ты не стал подпольным алкоголиком, папа, – сказал он, вытерев рот тыльной стороной ладони, осмотревшись и оценив размеры кладовки, в которой они ютились, – не больше шкафа для дворницкого инвентаря. – Не пора ли выйти из подполья?