Инферно - [90]

«Какая разница, где под капельницей лежать, раз уж так случилось?» — думал он, сердясь на врача — перестраховщицу. Сам неоднократно раненый и однажды контуженный, он судил по себе, вспоминая, как отлеживался в провонявшей табачным дымом палатке после контузии, наотрез отказавшись эвакуироваться. При этом он упускал из виду то, что перед ним не спецы, выполняющие боевую задачу, а, по большому счету, еще дети, волею случая втянутые в игры злых взрослых дядей…

Тут неожиданно в разговор вступил сам Корис, которому стало немного легче после укола:

— Ладно, Сергеич, я сейчас чуток отлежусь… Нечего здесь лазарет для убогих устраивать. Пройдет.

— И то верно, — сказал Игорь Владимирович, чтобы разрядить обстановку. — Весьма самостоятельный молодой человек. Нечего его опекать. Идемте, идемте. Нам еще лагерь ставить. И медицинскую палатку, кстати, тоже.

Увлекая за собой Ольгу Васильевну и Лукина, он шагнул к выходу. Ему не нужны были лишние неприятности, но, при этом, он прекрасно понимал, что пока не освободят от груза второй вертолёт, спорить о том, оставить детей здесь, или увезти — бесполезно. Опасных для жизни травм и ранений никто не получил. Срочная эвакуация не требуется, поэтому и спешить с принятием решения не стоит.

Уже на выходе повернувшись к Корису, профессор окинул его оценивающим взглядом и, неожиданно хитро улыбнувшись, сказал:

— Надеюсь вас, юноша, можно попросить присмотреть за девушкой? Оставить, так сказать, на ваше попечение.

— Присмотрю, чего уж там, — почти сердито буркнул Корис, и тоже улыбнулся в ответ на улыбку Игоря Владимировича.

Взрослые ушли.

Ника лежала спокойно, так, словно решила продлить прерванный в вертолёте сон. Только теперь её лицо украшала здоровенная ссадина на виске и ещё одна, поменьше, на подбородке.

Корис придвинулся ближе и украдкой, словно делал что-либо недозволенное, коснулся тыльной стороной ладони поврежденной кожи на виске девушки. Затем, уже смелее, провел ладонью по щеке. Не столько для того, чтобы поправить растрепавшиеся волосы, сколько просто потому, что ему так захотелось.

Ника, словно только и ждала его прикосновения, приоткрыла глаза, и вновь, как и в вертолёте улыбнулась ему. К немалому удивлению и даже ужасу Кориса, она ответила на его неуклюжую ласку, подавшись щекой навстречу ладони. Склонив голову на плечо, удержала его руку, и пробормотала с запинкой, словно решаясь на каждое слово в отдельности:

— Спасибо… Мне было бы хуже… Без тебя.

Корис готов был расцеловать Нику за подобное признание. Видимо его желание было либо угадано ею, либо слишком явственно отразилось в его глазах, но девушка вдруг откровенно покраснела и испуганно — стыдливо опустила глаза. Она не пыталась, однако, освободиться, и Корис поймал себя на мысли, что все происходящее сейчас с ним и Никой либо сон, либо нечто родственное сумасшествию. Пока его разум был занят внутренней борьбой желаний и сомнений, руки, лишенные контроля, жили собственной жизнью. Они творили, подлые, все, что им заблагорассудится. Именно поэтому, вместо того чтобы отстраниться, как, повинуясь инстинктивному желанию, он хотел сделать вначале, Корис с откровенной нежностью запустил пальцы в пышные Никины волосы.

Всё произошло вроде бы случайно, само собой. Чуть наклонившись, он, приобняв, осторожно привлек Нику к себе, и его сухие губы коснулись её тёплых, чуть влажных губ. Отпустив девушку, Корис заглянул ей в глаза, боясь увидеть испуг или обиду. Ника не отвела взгляд. Она лишь прикрыла веки и наклонила голову, подавшись навстречу.

Целовались долго и самозабвенно, открывая в себе ранее неведомое обоим «нечто», но всё же самым волнующим так и остался их первый поцелуй, почти неосознанный, лёгкий и скоротечный. Они забыли обо всём, и о боли в головах и телах, и о находящихся в ста метрах взрослых, скрытых сейчас тонким слоем брезента палатки.

Наконец Ника отстранилась, и, смущенно улыбнувшись, спрятала лицо у Кориса на груди. Замерев и покорно опустив руки, сидела молча. Только теперь поверила окончательно, что всё позади.

Корис тоже молчал и не шевелился, боясь неосторожным движением нарушить её спокойствие. Он готов был ещё десять раз упасть с вертолётом и без, лишь бы их взаимное откровение не исчезло бесследно. Может быть, впервые за долгое время он утратил чувство времени, и контроль над ситуацией.

Наконец способность соображать адекватно вернулась к слегка захмелевшему от разворота событий парню, и сразу же он почувствовал чьё-то присутствие.

Резко обернувшись, он увидел давешнего толстого парнишку из вертолёта, сидящего рядом в позе Будды. Тот наблюдал за ними, подперев кулаком подбородок.

— Во где энергия-то бурлит, — сказал толстячок невозмутимо. — А люди там палатки на себе умаялись таскать.

— А по шее? — обманчиво ласковым тоном спросил Корис.

— Насилие, батенька, — сказал толстячок, и поправил воображаемое пенсне на носу, подражая, видимо, Игорю Владимировичу, — не всегда приводит к положительному результату.

У него получилось так похоже, что возникшее было у Кориса раздражение сразу исчезло.

— А вы, милочка, — повернулся толстячок к заалевшей Нике, — что с парнем сделали? Еще недавно совсем поленом лежал. А теперь хоть паши на нем…