Инфант испанский - [26]

Вот и вечер. Впрочем, в зрительном зале всегда вечер, сюда не заглядывают лучи солнца. А в трюме под сценой царит вечная ночь, которую не может рассеять самая мощная светотехника. Такое уж это место — подвал, изнанка, где располагаются потайные пружины, двигатели и цепи, приводящие в движение и саму сцену, и крохотные человеческие фигурки на ней. Сейчас там шумно: рабочие устанавливают какую-то особенно хитрую подъемно-опускную площадку. За ними интересно наблюдать, главное — не путаться под ногами. Никто не любит, когда ему мешают работать. Особенно этого не любят в театре.

Но Сёма никому не мешает. Они даже не замечают его молчаливого присутствия. Для актера умение раствориться в пространстве и стать незаметным столь же важно, как способность удерживать на себе внимание тысяч зрителей. Обоими навыками Сёма владеет в совершенстве, поэтому он без труда проникает в трюм, не вызывая ни у кого ни удивления, ни раздражения.

Неверное и летучее театральное волшебство рождается из грубой материи, из тяжелой работы, из движения валов, колес и тросов, из труда множества сильных рук. Оркестровая яма — сердце театра, сцена — его душа, а здесь, в трюме, можно видеть, как работают его стальные мышцы и сухожилия. На первый взгляд кажется, что здесь царит настоящий хаос, особенно сейчас, когда в трюме монтируют новые элементы. Но на самом деле театральная машинерия — это торжество порядка, освященное правилами техники безопасности. Здесь всем правит гармония, здесь звучит своя музыка, хорошо слышная натренированному уху.

Где-то здесь находится то, что ищет Сёма.

На мгновение он теряет уверенность, озадаченно замирает — и его тут же задевает один из рабочих. Задевает, смотрит вопросительно, хочет что-то сказать, но его окликают, торопят, чтобы не зевал по сторонам. Сёма сбивчиво извиняется и тихо отходит в сторону. Он выполнит задуманное чуть позже. Не сейчас, и даже не сегодня. У него еще есть время. А сейчас — обратно, наверх, вернуться на место, которое ему полагается в этой игре.

Кто-то из них недавно справедливо заметил, что если ты хочешь разрушить что-либо изнутри, то надо уподобиться разрушаемому объекту. Это не совсем верно, но в данном случае недалеко от истины. Когда демон разрушения оборачивается человеком, он лишается всей полноты своего могущества. Он по-прежнему способен на многое, но по своим возможностям уже не так сильно отличается от… скажем, супергероя. А супергерои в общем-то слабы и уязвимы. Особенно такие. Сёма усмехнулся. Да, Всемуконец не так уж всемогущ, когда принимает человеческий облик. Но зато теперь он может проникнуть куда угодно незамеченным, никто не почувствует угрозы… и никто не сможет его удержать, когда он наконец проявит свою подлинную сущность, потому что будет слишком поздно. Он не выдаст себя раньше времени на этот раз… и на этот раз его план должен сработать.

Забавно. Разве может строить планы дух хаоса, который по природе своей не терпит никакой организации и упорядоченности? Оказывается, может. Он должен притвориться частью системы, мимикрировать под один из множества ее винтиков, пробраться в сердцевину яблока мелким червячком. И уже там сбросить эту глупую маску, от которой он так устал и из-под которой все сильнее проглядывает его истинное лицо.

Да, он устал. Вообще-то он не кровожаден, это слишком глупо и мелко для сущности с таким неуемным аппетитом. Но сейчас ему нужна жертва. Как в прошлый раз. Она взбодрит его… и станет тем самым шагом в бездну, без которого ничего не начнется. Ему нужна человеческая жертва. И он получит ее. Она сама придет к нему… сюда, в трюм, в вечную глубокую ночь.

Сёма надавил на кнопку лифта и застыл в ожидании. Нужно еще немного терпения. Еще немного. Премьера совсем скоро.

12

Все беды от Великаши, подумал Ваня, поднимаясь на ноги и отряхивая пыль с колен. Карлос, видите ли, не может быть толстым! А Ваня, можно подумать, толстый… Так, в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил. Был. Но послушно похудел, как ему было велено. Он вообще слишком послушный и мягкотелый и всегда всем уступает. Вот, например, тогда в Лондоне надо было прямо сказать: «Нет, я не буду в этом участвовать!» Но неловко было отказать, и он согласился. Ох, ну и шуму потом было! Хотя многим понравилось. Откровенно говоря, если без ложной скромности, у них и правда неплохо получилось. Особенно та сцена на столе. На ютьюбе под миллион просмотров было… пока видео оттуда не убрали. Так что, может, и не зря он согласился тогда. Но все равно — сколько можно позволять, чтобы тобой помыкали?

— Ну что, нашли? — спросил монтировщик, выглядывая из-за капсулы подъемника.

— Нет, — Ваня развел руками. — Я тут уже весь пол вам отполировал, пока ползал. Но оно точно сюда упало. Закатилось, видать, куда-то.

— Да уж, — посочувствовал монтировщик. — Я бы вам помог, но там фура пришла…

— Да нет, что вы! Я уж сам.

— Я сейчас пришлю кого-нибудь вам на помощь. Нереально тут одному все обыскать.

— Спасибо.

Одному тут действительно было не справиться. Да и вдвоем, пожалуй, тоже. Наверное, вообще безнадежно. А все из-за Великаши! Если бы не он, Ваня бы не похудел. Если бы он не похудел, то обручальное кольцо сидело бы на пальце так же плотно, как раньше, и не улетело бы вчера от живописного взмаха руками во время генерального прогона, когда Карлос отшатывается от Родриго, называя его королевским прихвостнем… И не укатилось бы в услужливо открытый проем люка, и не вылетело бы из капсулы уже в трюме, и не запрыгало бы по ступенькам, и не пропало бы бесследно где-то в таинственном полумраке. И Ваня не вспомнил бы о нем, приехав вечером домой, и не примчался бы на следующий день в театр, и не ползал бы тут на коленях уже битый час, и не собрал бы богатый улов из разномастных шурупов, обрывков упаковочной пленки, пенопластовых крошек, двух коктейльных трубочек и одной женской сережки.