Инес де Лас Сьеррас - [5]

— Но мщение неба, — продолжал Эстебан после довольно торжественной паузы, — но непогрешимое правосудие божие не миновало их. Едва только сон начал рассеивать винные пары, окутывавшие рассудок Гисмондо, как он увидел Инеc: она мерными шагами входила в его комнату, не прекрасная, трепещущая любовью и сладострастием, одетая, как бывало, в легкие, готовые упасть ткани, но бледная, окровавленная, закутанная в саван, протягивая к нему пылающую руку, которую она положила ему на сердце — на то самое место, к которому тщетно прикоснулась несколько часов тому назад. Скованный неотразимыми чарами, Гисмондо напрасно пытался освободиться от страшного видения. Его усилия и муки выражались только в глухих, невнятных стонах. Неумолимая рука была словно пригвождена к сердцу Гисмондо, которое пылало, и пылало оно до восхода солнца, когда призрак исчез. Сообщников его посетила та же гостья, и они вытерпели такую же муку.

На следующий день, как и во все остальные дни в течение бесконечно тянувшегося года, трое отмеченных проклятием, встречаясь, только взглядом спрашивали друг друга о своем сне, ибо они не осмеливались говорить о нем; но, связанные общей опасностью и общей наживой, они рвались к новым преступлениям; а ночью, отдаваясь разгулу, они спешили к новым оргиям, которые затягивались все дольше; сон страшил их, а когда его час наступал, карающая рука жгла их опять.

Наконец снова настало двадцать четвертое декабря, — как сегодня, сеньоры! В то самое время как колокол в Маттаро, призывая христиан к торжественной службе, пробил час искупления, они, по обыкновению, сошлись к ужину при свете пылающего очага. Внезапно в галерее замка раздается голос. «Вот и я!» — вскричала Инеc. То была она. Они увидели, как она вошла, откинула погребальное покрывало и села между ними в самом богатом своем уборе. Охваченные изумлением и ужасом, они видели, как она ела хлеб и пила вино живых; говорят даже, что она танцевала и пела, по обычаю прошлых дней; но внезапно рука ее запылала, как в их тайных сновидениях, и коснулась сердца рыцаря, оруженосца и пажа. И тогда все кончилось для них в этой бренной жизни, ибо их обожженные сердца окончательно превратились в пепел и перестали посылать в жилы кровь. Было три часа ночи, когда люди Гисмондо, привлеченные наступившей тишиной, явились, как обычно, на место пиршества; и на этот раз они унесли четыре трупа. Назавтра никто не проснулся.

Во все время рассказа Сержи, по-видимому, всецело был им поглощен, ибо мысли, на которые он наводил, вполне соответствовали обычной теме его мечтаний. Бутрэ время от времени испускал выразительный вздох, не выражавший, однако, ничего, кроме нетерпения и скуки; актер Баскара бормотал сквозь зубы неясные слова, которые, казалось, глухо намечали монотонный и меланхолический басовый аккомпанемент к мрачной повести arriero, а часто повторявшееся движение его руки внушало мне подозрение, что он перебирает четки. Что до меня, я восхищался поэтическими обрывками предания, естественно сплетавшимися с рассказом простолюдина и сообщавшими этому рассказу краски, которыми бы не погнушалось просвещенное вкусом воображение.

— Это не все, — продолжал Эстебан, — и прошу вас выслушать меня до конца, прежде чем приступать к вашей опасной затее. После смерти Гисмондо и его сообщников это мерзкое логово; внушавшее отвращение всем людям, стало достоянием дьявола. Даже дорога, ведущая к нему, была заброшена, как вы можете это заметить. Достоверно известно только то, что каждый год, двадцать четвертого декабря, в полночь, — сеньоры, это сегодня, и скоро это произойдет, — окна старого замка внезапно ярко освещаются. Те, кто осмелился проникнуть в эти страшные тайны, знают, что в это время рыцарь, оруженосец и паж возвращаются из обиталища мертвых, чтобы принять участие в кровавой оргии. Это приговор, который тяготеет над ними до скончания веков. Немного позже входит Инеc в саване, который она сбрасывает, чтобы явиться в своем обычном наряде, Инеc, которая пьет и ест, поет и танцует с ними вместе. Когда в горячке своего безумного веселья они забываются, воображая всякий раз, будто оно никогда не окончится, девушка показывает им свою незакрывающуюся рану, касается их сердец пылающей рукой и возвращается в огонь чистилища, заставив их вернуться в адский огонь.

Последние слова вызвали у Бутрэ раскат судорожного хохота, от которого он чуть не задохнулся.

— Черт бы тебя побрал! — воскликнул он, крепко, по-приятельски хлопнув arriero по плечу кулаком, — чуть было я не растрогался от всей этой ерунды, которую ты, впрочем, недурно рассказываешь; я уже чувствовал себя взволнованным, как дурак, но ад и чистилище привели меня в себя. Предрассудки, каталонец! Предрассудки ребенка, которого можно испугать маской! Старые суеверные басни, которым в наши дни верят только в Испании! Увидишь, помешает ли мне страх перед дьяволом найти вкус в вине, — кстати, все это мне напомнило, что я хочу пить. Поторопи же, пожалуйста, своих мулов, а я — лишь бы скорее увидеть ужин на столе, — я готов поднять бокал за самого сатану.